Блокада. Запах смерти

К тому времени сотрудники ВЧК уже вплотную подобрались к группе сбытчиков краденого и спекулянтов антиквариатом, поэтому вслед за Кубышкой уцелевшие и незасвеченные члены банды быстренько «перекрасились» в госслужащих. Стараниями Брюжалова все были рассажены на хорошие «доходные» должности. А вот Серебрицкий был недоволен своим положением. Конечно, жизнь его протекала спокойно. И даже сейчас, во время войны, благодаря исполкомовскому пайку, совсем не впроголодь, как у большинства блокадников. Но душа старого спекулянта не находила себе места при виде продуктовых запасов Брюжалова, которыми тот мог единолично распоряжаться. К пятидесяти трем годам у Серебрицкого не было ни приличной должности, ни семьи, ни друзей. У бывшего, до революции, телеграфиста Октябрьской железной дороги оставались лишь воспоминания о золотом времени в преддверии Первой мировой войны, когда у него, молодого человека двадцати трех лет от роду, были свой абонемент в оперетту и подружка-модистка, коротко стриженная «под мальчика», которой он оказывал материальную помощь в ответ на ее незамысловатые услуги. Хотя к женщинам Серебрицкий был вообще-то менее пылок, его скрытая страсть адресовалась молоденьким юношам. Его первая любовь, миловидный пятнадцатилетний юноша по имени Артур, с которым они вместе учились в реальном училище, раздвоил его личность. Возможно, именно поэтому Виталий Михайлович так и не женился.

В период НЭПа и сексуальной революции, когда можно было все, что ранее запрещалось общественной нравственностью и религией, Серебрицкий, словно в поисках своей юной дореволюционной любви, с головой бросился в омут порока. Имея большие денежные средства, он начал охоту на беспризорных мальчишек. Подыскивая подходящий симпатичный экземпляр, заводил с ним дружбу, подкармливал и даже давал немного денег. Затем, после того как парень был приручен, он приводил его в номер гостиницы, отмывал от уличной грязи, переодевал в нормальную одежду и насиловал. Однажды о его занятиях стало известно милиции, но ему удалось откупиться. Серебрицкий затих. А после того как в Уголовном кодексе появилась статья об ответственности за такие пристрастия, он, уже будучи работником Ленгорсовета, дал себе зарок забыть о своей пагубной страсти. Только однажды, когда его назначили на лето директором пионерского лагеря, сластолюбец не смог избежать соблазна, в банные дни, и пропустил через свои руки большое количество пионеров, которых тщательно намыливал, получая гнусное наслаждение от своих развратных движений. В остальные же периоды своей жизни он старательно сдерживался.

Серебрицкий был на особом счету у заместителя председателя Ленгорсовета Брюжалова Семена Ивановича и пользовался его неограниченным доверием, благодаря в том числе и своему аскетичному, замкнутому образу жизни. Но теперь, в дни войны, привилегированное положение не приносило ему прежнего удовлетворения. Серебрицкий отчетливо осознавал, какую неограниченную власть над людьми в осажденном городе давал доступ к продовольствию. Изголодавшиеся женщины готовы были продавать себя за пайку хлеба, чем пользовались упитанные военные-тыловики и другие мужчины, которые могли себе позволить хорошо питаться и не были обременены моральными принципами. В голову Виталия Михайловича постоянно лезли мысли о сотнях мальчишек, которые доведены голодом до крайности и могли бы стать для него, как когда-то беспризорники, легкой добычей. Имея доступ в хранилище неприкосновенного эвакуационного запаса, куда он доставлял продукты, получаемые по исполкомовской разнарядке, выписываемой Брюжаловым, Серебрицкий каждый раз задумывался над этим и однажды не сдержался – набрав сумку продовольствия, отнес добычу домой – его соседи по коммунальной квартире эвакуировались еще в начале войны, поэтому ему не нужно было прятать изобилие продуктов от посторонних глаз.

Приготовив сытный обед, он отправился прямиком к ремесленному училищу и неподалеку от входа в него достал и закурил папиросу. Виталий Михайлович знал, что папироса послужит лучшей приманкой для подростков. И в самом деле, не прошло и минуты, как к нему стали подходить худющие пацаны, прося оставить покурить. Серебрицкий курил в свое удовольствие, всматриваясь в каждого, пуская в лицо струйку провокационного дыма. Он не торопился, выбирая жертву посимпатичней. В конце концов, оставил окурок одному из них, и тот докурил его под завистливые взгляды друзей. А престарелый сластолюбец тут же закурил новую папиросу, продемонстрировав подростку полную пачку.

– Слышь, мужик, дай одну, – неуверенно попросил парень.

– Дам, если поможешь дрова домой отнести, – кивнул хитрый Серебрицкий на связку досок, которую специально приготовил для этого случая.

– А ты где живешь? На другом конце города? – засомневался худой подросток.

– Ровно пять минут ходу отсюда, – успокоил его Виталий Михайлович.

– А сколько дашь? Если пару, то айда, а если одну, то ищи кого подурнее, – стал торговаться юноша.

– Тебя как звать? – поинтересовался мужчина.

– Валерка, – прищурился парень.