Блокадные рассказы

Больше не воют сирены, не разрываются снаряды, нет зловещего, нарастающего шума от летящих самолётов. Не нужно больше спускаться в бомбоубежище, да и бомбоубежища скоро превратятся в обычные подвалы. Ужасы артобстрелов забудутся не сразу. Впереди у ленинградцев спокойные, мирные ночи – без грохота взрывов, без дежурств на крыше, без разрушенных зданий.

А сейчас на улицах специальные бригады – закрашивают краской надписи – «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее опасная». Обстрелов больше не будет.

Очень много разрушенных домов. Старинных зданий, памятников мирового зодчества в самом центре города. Постепенно их начнут разбирать. Архитекторы будут решать, что делать с ними дальше – восстанавливать или же на их месте строить новые дома.

Вскоре с Урала и Сибири вернутся домой эвакуированные производства. Привезут оборудование. Их тоже нужно встретить – подготовиться к приезду. Разобрать помещения цехов, убрать завалы, вывести неразорвавшиеся снаряды. Чтобы совсем скоро промышленность заработала в полную силу.

Город оживает, постепенно начинает расцветать, возвращается его первозданная красота. С исторических зданий снимаются защитные сетки. Их тоже нужно будет реставрировать – заново покрывать позолотой купола церквей. Над городом возвышаются в своём практически первозданном виде шпили Адмиралтейства, Петропавловки.

Ленинград возвращается к мирной жизни. Позади почти три года холода, голода, ужаса, бомбёжек.

Пока ещё не работает водопровод, пока ещё нет газа. Но очень скоро всё войдёт в привычное русло. Заработают в полную силу многие институты, театры, вновь откроются музеи. Построят новые дома, откроят новые школы, поликлиники.

А пока люди после работы выходят на улицы. Убирать, разбирать, возвращать город к мирной жизни. Женщины, мужчины, дети. Молодые и старые. Образованные и не очень. Все они как одно единое целое приступили к возрождению своего города.

В Ленинграде начиналось первое утро мирной жизни.

СКАЗ О ЛЕНИНГРАДСКОМ ХЛЕБЕ

В Ленинграде-Петербурге отношение к хлебу особое.

Долгое время после войны он стоил совсем дёшево, а в некоторых кафе, столовых и ресторанах и вовсе подавался бесплатно. Но люди, особенно те, кто пережил блокаду, относятся к нему как к самой священной святыни, как с самой драгоценной драгоценности.

Каждая крошечка хлеба – бесценна. Её нельзя ни в коем случае выбросить или случайно уронить со стола. Осторожно двумя пальцами возьмут её блокадники с благоговейным почтением и уважением и положат в рот. Оставшийся дома засохший хлеб отправится в духовку и из него получатся гренки. В Ленинграде хлеб не выбрасывают. Этого делать просто нельзя. Не принято. Это осквернит память павших. Увидев, как вы оставили на тарелке недоеденный кусочек хлеба, вам не сделают замечание – питерцы-ленинградцы сдержанны по натуре. Но обязательно это заметят. Такой поступок здесь не останется незамеченным.

Слишком сильна в этом городе память о том, как вот эта самая крошечка когда-то спасала жизни. Как эта самая крошечка была ценнее золота. Как люди рисковали жизнью, умирали ради этой крошечки, делали всё возможное и невозможное, чтобы на столе ленинградцев был хлеб.

Память о жуткой слабости из-за недоедания, память о том, как выглядит болеющий дистрофией человек, о том, как вокруг умирают от голода, навсегда останется в сердцах людей. И о том, как во время лютой зимней стужи люди шли, пошатываясь, сквозь сугробы, а затем от слабости просто садились на землю, и многим было всё равно, что произойдёт потом, потому что сил идти, да иногда и жить дальше просто не было совсем. Люди пытались забыться холодным смертельным сном. И дальше – будь что будет. Слабость и голод были настолько сильными, что иногда казалось, что бороться дальше уже нет сил. Но их, обессиленных, приготовившихся умирать, поднимали из сугробов шедшие мимо прохожие или спасатели и вели домой или в специальные пункты обогрева, где, как могли, отпаивали кипятком, а иногда и делились своей порцией хлеба, сами при этом оставаясь голодными.

И память о том, как эта самая крошечка спасала жизни, вселяла веру, давала надежду и мужество, открывала второе дыхание.

Первая блокадная зима 1941-1942 годов была самой страшной. Жуткий, нетипичный даже для этой северной местности холод – стрелка термометра опускалась ниже сорока градусов по Цельсию. Ленинградские зимы и раньше никогда не были тёплыми, но таких аномальных холодов не могли припомнить даже старожилы. Казалось, сама природа разбушевалась от происходящего вокруг. Сама природа пришла в негодование от творящегося вокруг ужаса – непрекращающихся ни днём, ни ночью бомбёжек. А нормы выдачи хлеба между тем сократились до ста двадцати пяти грамм в день иждивенцам, детям и служащим.