Блуд на крови

Пискунова была нрава беспокойного и переменчивого. Она частенько меняла свои привязанности. И в соответствии с этим одних от себя отлучала, других приближала. В соответствии с этим она регулярно переписывала свое духовное завещание.

Но были два лица, которые пользовались постоянной симпатией нашей Плюшкиной в юбке (именно так ее прозвали окружающие). Это главный наследник капиталов — двоюродный племянник Михаил Хайлов, сорокасемилетний медведеподобный человек, с нутряным голосом, бесконечно длинными усами, исчезавшими где-то за ушами, и вечно сердитым взглядом темных выпученных глаз. Хайлов служил по жандармской части, имел подполковничьи эполеты и по табели о рангах занимал седьмую позицию, то есть был надворным советником.

Другим важным лицом был дворник Пискуновой — Капитон Комаров, с окладистой бородой, обрамлявшей физиономию цвета кирпича, и в сапогах бутылками, ужасно скрипевших при малейшем движении, за что сапожнику было дополнительно заплачено два рубля.

Капитон состоял при Пискуновой главным советником, юристом, утешителем, хранителем добра. Одним словом, был незаменимым человеком, на которого хозяйка полагалась как на саму себя.

Вот эти двое словно стояли над схваткой, которая последнее время шла в доме древней старушки.

Под лампадою

В большой спальне, слабо освещенной керосиновой лампой, на громадной по-барски кровати лежала восьмидесятидвухлетняя Анна Пискунова.

Самочувствие ее вечером 25 декабря было хорошим.

Она обратилась к сидевшей в подножии сухонькой бабешке, одетой в какое-то допотопное, явно с чужого плеча, шелковое платье. Это и была одна из враждующих сторон — Анна Чеброва. Про себя она с гордостью говорила: «Моя специальность — ухаживать за недужными». Впервые в доме Пискуновой она появилась месяца два назад, поставила больной банки, и весьма успешно: старушке сразу полегчало. За это Чебровой была отведена небольшая комнатушка на первом этаже и она была зачислена на довольствие.

Неожиданно мощным голосом умирающая Пискунова гаркнула:

— Эй, Анна! Вчерашние щи не все схлебали? Принеси-ка мне тарелку, только чтоб горячие были. А что Беляевы делают? Небось опять лимонад в столовой пьют?

Чеброва, быстро оглянувшись на дверь, наклонив голову к уху старушки, страстно зашептала:

— Если б только лимонад! Матушка, Анна Ивановна, ведь это чистый разбой: Беляевы сегодня полбутылки вишневой наливки вылакали. Ни стыда ни совести! Приструнить бы их, хищников алчных, волков ненасытных!

— Приструнить? — раздраженно переспросила Пискунова. — Сбегай, позови Капитона.

Явился Капитон, низко поклонился:

— Что, барыня, прикажете?

— Ты, Капитоша, принеси из столовой наливку и поставь у меня в спальне. На вот ключ, закрой в буфет.

Тем временем Чеброва успела налить щей и тарелку поставить перед старухой. Плаксивым голосом она заговорила:

— Матушка, вот со дна собрала, остатки. Все Беляевы подъели. Ну что за ироды, ей-богу? Придет ваш племянничек, так ему и налить нечего…

— Ну, мой подполковник щи у меня никогда не ест. Разве только рюмку водки выпьет. А все-таки вы, разбойники, меня вчистую разорите. Завтра первое не готовьте. Надо пост крепче соблюдать. Брюхо набивать — нечистого тешить, — говорила Пискунова, вылизывая остатки капусты с тарелки. — Все! Позовите мне Беляевых, а сами идите. Эй, Капитон, лампадку подверни. Ишь, сколько масла расходуем. Не дом — прорва бездонная!

В час вечерний

Как читатель уже догадался, супруги Беляевы были стороной, противоборствовавшей с Чебровой, бабешкой алчной и кляузной. Арсений Беляев приходился дальним родственником Пискуновой. Но это родство было таким, какое в народе зовут «седьмой водой на киселе». Оно не давало серьезной надежды на долю в наследстве. Беляевы добивались его собственным усердием.

Призвав супругов к себе, Пискунова сказала:

— Арсений, что-то в плечо вступило. Разомни-ка малость… Ой, голубчик, от тебя несет, как из портерной лавки. Вишневкой опять баловался? Да не дыши на меня, а то и я захмелею!

Бережно разгоняя застоявшуюся старческую кровь, Арсений, тридцатилетний румяный здоровяк, хорошо знакомый постоянным посетителям бильярдных и трактиров, промычал в сторону:

— Виноват-с, от инфлюэнцы действительно принял рюмку. Это прописал, барыня, ваш лекарь Тривус.

— Буде врать! Ой, полегче! Ишь, силу девать некуда. И руку мне потри. Прошлый раз хорошо сделал. — И, чуть повернув голову к супруге Арсения, приказала: — Сусанна, ты намедни что-то про несчастную любовь рассказывала, а я заснула. О чем ты мне талдычила, голубка?

* * *

Беляевы пришлись ко двору Пискуновой совершенно с неожиданных сторон своих дарований. Арсений, в свое время года два проучившийся в медицинской академии, был допущен разминать старушечьи члены, замлевшие от долгого лежания. Зато его супруга, бывшая лет на пять старше Арсения, услаждала слух Пискуновой различными анекдотами, почерпнутыми из популярных исторических книг Пыляева и Карновича.