Блуд на крови

Вощинин, увидав Соколова, обрадовался. Он протянул ему какое-то письмо:

— Сегодня пришло по почте. Дело, кажется, нешуточное.

Соколов вопросительно посмотрел на шефа:

— Кто автор?

— Наивность тебе, граф, не свойственная. «Автор!» Коли бы знал, так тебя не звал бы. Да ты, господин полковник, садись удобней в кресло и читай. Можно вслух.

Соколов прежде чтения внимательно исследовал лист бумаги, лежавший в стандартном конверте. Он был почти квадратной формы, верхний край оторван. Химическим карандашом старательно выведено: «Господин обер-полицмейстер, по долгу чести заявляю, что мещанского звания Павлова Евдокия содержит в посудном шкафу яд мышьяк. Его, то есть яд мышьяк, сыплет в еду Пучевичам, от которого на праздник Рождества Иоанна Предтечи отравилась до смерти в Сестрорецке Эмилия Пучевич, а на Родительскую сестра ея Катерина. Еще отравила собаку дачную. Похоронены, то есть люди, на Охтинском Преображенском кладбище, где, вам известно, жидов хоронят».

Немного графологии

Соколов задумчиво почесал переносицу:

— Да-с, занятно! Настораживает то, что почерк еще детский — недостаточно выработанный, с танцующими буквами, но содержащий все элементы каллиграфии, которой наши учителя столь добросовестно истязают гимназистов. Возраст писавшего — лет двенадцать-тринадцать, вероятнее всего, писала девочка: здесь изящных линий больше, чем бывает у мальчишек. Стиль соответствующий.

Вощинин ласково положил руку Соколову на плечо:

— Вот-вот, найди писавшего или докажи вину Евдокии Павловой, тогда мы сумеем убедиться в твоих графологических способностях. Ведь обвиняемая — человек, хорошо знакомый автору писания. Согласен?

— Безусловно! И еще любопытная деталь: почему оторван верхний край странички? Не исключаю, что это стандартная писчая бумага, которую может приобрести каждый желающий. Нам подтвердят это на почте.

Вощинин долго стучал папиросой по крышке портсигара. Потом поднял на Соколова цыганские глаза под лохматыми бровями, проговорил:

— Ну что ж, давай раскрутим это дело! Ты кого хочешь отрядить себе в помощники?

— Если не возражаешь, Колю Жеребцова!

— Прекрасно! Он только что набрался силенок в отпуске, пусть с пользой поработает с тобой. Садись удобней, давай покумекаем, наметим план разыскных действий. Кстати, где сейчас Жеребцов?

Соколов улыбнулся:

— За дверями твоего кабинета, Платон Сергеевич.

Полковник расхохотался:

— Ты, Аполлинарий Николаевич, предусмотрителен! — И, нажав на кнопку звонка, приказал дежурному офицеру: — Жеребцова — сюда!

Богатырь Жеребцов

Вошел рослый детина с крутым разворотом плеч, с невинно-детским взором, с загорелым лицом и длинными ручищами. Еще недавно он был профессиональным борцом, побеждал многих именитых чемпионов. И теперь он порой тешил друзей-сыщиков тем, что, словно тульские пряники, ломал подковы. Храбрости Жеребцов был исключительной, в опасных делах равных ему не было.

Про Соколова и Жеребцова говорили: «Два сапога пара, один другого стоит!»

— Здравия желаю! — пробасил бывший цирковой атлет, и от этого нутряного голоса задрожали хрустальные подвески люстры.

— Давайте думу думать! — переходя на деловой тон, произнес Вощинин. — Дело, полагаю, кровавое и непростое.

Два тахрихима

Жеребцов был отправлен собирать оперативные сведения, а в это время профессор медицины Ивановский со своим ассистентом, Соколов, рабочие с лопатами и двое понятых, петляя среди могил, двигались за кладбищенским смотрителем — тридцатилетним Давидом Ципиным, долгий рост которого увеличивала копна черных курчавых волос. У смотрителя было такое печальное лицо, словно его самого собирались положить в могилу. Узнав, что Ивановский — знаменитый медик, Ципин заглянул в профессорские глаза и глубоко вздохнул:

— Ох! Вы должны знать, господин доктор, я сам мечтал быть врачом, а стал надзирателем мертвых. Так что же? Прикажете плакать? Но если бы я был врачом, то излечил бы свой, извиняюсь, геморрой. Вы рецепт не посоветуете? Я могу и заплатить, хотя и поиздержался. У нас украли сына — маленького Боруха, мы с женой везде ездили, искали. Потратили восемьсот десять рублей. А это не пустяк для бедного еврея! И не нашли. А вот и могилы несчастных женщин! Стол, как приказали, уже поставили. Если пришло время мертвых из могил таскать, то, значит, живым — фэртиг!

* * *

Первой подняли Эмилию, похороненную всего лишь несколько дней назад. Ее тело положили на стол, развернули тахрихим — саван. Ивановский кивнул ассистенту. Тот большим скальпелем вскрыл брюшную полость.

Смотритель не выдержал, заплакал.

Стоявшие рядом банки начали заполняться кусочками легких, печени, почек, сердца, толстых кишок положили более аршина.

Затем все, что осталось от доброй Эмилии, привели в порядок и снова предали земле — на сей раз до Последнего суда.

Теперь принялись за прах двадцатитрехлетней Екатерины…

Белая ночь была еще в полной силе. И в ее ясном беловатом свете вся эта кладбищенская сцена казалась нереальной, какой-то фантастической постановкой ужасов.

Страшный диагноз