Блудное чадо

Государя Алексея Михайловича Ордин-Нащокин-младший так не боялся, как боялся польского короля. Государь был свой, а этот…

Этот еще только мог стать своим. Иногда Воин Афанасьевич говорил себе: этот должен стать своим.

Как-то у него в голове увязались понятие «свой» применительно к монарху и письма, написанные затейным письмом, с которыми он не расставался. Передача писем в руки Яна-Казимира означала, что отныне у Ордина-Нащокина-младшего иного государя нет. Это было исполнено тайного и высокого смысла, хотя, если рассудить трезво, смысл был простой и даже низменный – купить благосклонность короля.

В какой-то мере передача писем смахивала на «шествие на осляти» в Вербное воскресенье, когда патриарх едет на коньке, переряженном в осла, а царь ведет животное под уздцы. Тоже ведь – можно чистосердечно веровать в этот миг, что под патриархом ослик, как под Господом Иисусом, а можно усмехаться, зная, что это конек в попоне и особой ушастой шапке.

Ваську же заботило иное. Родители приучили его соблюдать посты. Шел Рождественский пост, а Васька, видя на столе скоромное, забывал о правильном воспитании. Если бы, как дома, ставили на стол миску с постными щами, да другую – с солеными рыжиками, да третью – с гороховыми комьями, ел бы, что дают, без размышлений. А тут потянешься рукой и замрешь – вспомнишь, что не положено; потом задумаешься, а рука сама и цапнет гусиную ногу…

Наконец настал день, а точнее, поздний вечер, и отец Миколай повел московитов в Вавельский замок.

Замок стоял на круче, под кручей была пещера, в которой неведомо когда жил страшный змей. Змея давно истребили, а все равно глядеть на черную дыру было страшновато. Да и на замок – тоже… Эк он чернеет на темном небе, и окошки нехорошо светятся…

– Не бойтесь, вы понравитесь его величеству, – ободрял отец Миколай. – Его величество охотно берет на службу православных. Недавно принял в покоевые пана Яна Мазепу, совсем молоденький панок, и православный…

О том, что Ян-Казимир, воспитанный немцами и иезуитами, недолюбливал поляков, старый ксендз умолчал.

Король принял будущего покоевого в спальне, где занимался важным делом – стоял, растопырив руки, а двое портных закалывали на нем булавками французский брасьер – коротенький, не достигавший пояса, и с короткими разрезными рукавами. Ян-Казимир был щеголем во французском вкусе, польское же платье надевал изредка и главным образом из политических соображений, но иногда приходилось из соображений климатических: парижские моды не рассчитаны на польские зимы.

– Вот господа, которые желают служить вашему величеству, – почтительно сказал отец Миколай.

Он заранее предупредил московитов, чтобы в ноги не валились, а поклонились в пояс.

Иван Афанасьевич после поклона осмелился взглянуть на лицо своего будущего повелителя. И точно – оно было побито оспой, но не настолько, чтобы сделалось страшно. Хуже было другое – большие черные глаза короля смотрели недовольно, а между бровями сразу обозначились две морщины, как говорили, – признак неуемной гордости.

– Я рад, – ответил король. – Пока портные трудятся, расскажите мне о Москве.

– Москва – ужасный город, ваше величество. Там самые грубые нравы, какие только могут быть, – честно сказал Воин Афанасьевич.

– Вы настолько ее не любите?

– Я ее ненавижу, ваше величество.

И это было сказано вполне искренне – Воин Афанасьевич вспомнил молодых стольников и их едкие издевки.

– За что же?

– За то, что там только знатный род в чести, а разум, а верная служба, а способности ничего не значат! Я же хочу служить государю, который умеет это ценить! – пылко воскликнул воеводский сын. – И я желаю… желаю оказать услуги… я привез важные бумаги…

Тут он замолчал, не желая рассказывать о государевых посланиях при посторонних.

– Услуги в возможной войне с вашим государем?

Воин Афанасьевич был человек невоенный, и вопрос короля его озадачил. Но следовало понравиться, и он, совсем малость подумав, ответил:

– Да, ваше величество. Мой отец – один из главных советников русского царя, он человек очень образованный и многому меня учил…

Вдруг Ян-Казимир расхохотался:

– Так вы, молодой человек, может быть, своего отца к нам сюда привезете? Вот было бы прекрасно! Он бы нам тут очень пригодился! Возьметесь его привезти?

– Да, ваше величество!

– И он будет мне служить?

– Да, ваше величество! – потеряв всякое соображение, выпалил Воин Афанасьевич.

– Вот славно! Видно, и ему московские нравы не по душе?

Вспомнив всех кремлевских недоброжелателей Афанасия Лаврентьевича, воеводский сынок ответил:

– Как же они могут быть по душе умному человеку? И наш род – не московский, батюшка – из Пскова.

– Хорошо, молодой человек, – ответил король. – Вы будете мне служить. Ваше жалованье – пятьсот талеров в месяц. Эй, запишите кто-нибудь! Но вам потребуется польское имя – до поры, а пока не всем нужно знать, что вы здесь. Отец Миколай, подберите ему подходящее. Янек, отведи этих господ к себе, вызови Корецкого, пусть отведет им комнату возле твоей. Там, кажется, был какой-то чулан.