Блудное чадо

Пока эти двое целовались, Шумилов сидел на постели и думал. Ивашка следил за ним, и следил с тревогой. Он догадывался, что у начальника на уме.

То, что совершил сын воеводы, в русском языке определялось двумя словами: измена либо предательство. Была бы возможность, Шумилов изловил бы изменника и доставил в Москву. Такой возможности до сих пор не было.

– Мы знаем время, – вдруг сказал Шумилов. – Мы знаем, что корчма неподалеку. Краков не Москва, тут все близко. Понял?

– Понял.

– Пока он еще туда ходит, пока не дождался другого приказания…

– Понял. Но, Арсений Петрович, это добром не кончится.

– Отвечать мне.

– А если она права? Если он пока заплатил лишь одним письмом или хоть двумя? А остальные лежат у него под тюфяком?

– Они все равно считай что пропали. Во-первых, времени прошло немало. Во-вторых, затейное письмо. Кроме него, тут никто не прочитает или полжизни убьет на то, чтобы все эти закорючки разгадать. А если это проклятое чадушко впутали в интригу, то вряд ли что доброжелатели нашего государя. Тут полно иезуитов, и они на Москву давно облизываются. Так что…

Ивашка покивал: Ордин-Нащокин-младший мог стать очень опасен, если им будут руководить умные и хитрые люди. Родного батюшку с толку не собьет, но немало бед понаделает.

– Может и так случиться, что его, как агнца, на заклание обрекли. Вот-де русский царь воду мутит, вот-де его лазутчик, а вот и дыба – лазутчика допрашивать, а вот и плаха – голову ему рубить.

– Спаси и сохрани!

– Кабы еще простого звания человек! А то – воеводский сын!

– Арсений Петрович! А во что могли нашего олуха втянуть?

– Одному Богу ведомо. Хотя… хотя хорошо, что ты спросил, тут есть над чем голову поломать…

Это ломание головы продолжалось недолго.

– Слушай, Ванюша. Коли несообразность заметишь, говори.

– Да уж скажу!

– У поляков государя выбирают. Дурь, конечно, страшная, всякий пьяный шляхтич может заорать: «Не дозволям!» И разумный человек на трон не попадет, а попадет тот, кто больше бочек с медами и с горилкой шляхте выкатил. И в таком деле, чай, неплохо иметь человека – вроде того козла отпущения, что в Святом писании… Что-то в выборах пошло не так – так то ж рука русского царя, он воду мутит, хочет нужного ему человека на трон усадить. Вот, боюсь, к чему клонится…

– Так есть же у них король, Ян-Казимир.

– Сегодня есть, а завтра нет. Коли кому захочется, чтобы на трон другой взгромоздился. Ежели, скажем, завтра Ян-Казимир помрет…

– Так у королевы другой наготове есть! И она за того замуж пойдет! – развеселился Ивашка, знавший, как Мария-Луиза венчалась с двумя братьями подряд.

– Вот и мне сдается, что у нее другой наготове… Будь она неладна, эта Европа! У нас вокруг трона таких козней не плетут. Дал Господь государя – и замечательно. Так что собирайтесь вы с Петрухой в дорогу.

– А ты?.. – уже предвидя ответ, спросил Ивашка.

– А я останусь. Молчи. Ты мне не указ. Уберетесь отсюда как можно скорее. Писем с вами передавать не стану – вдруг попадетесь, так чтобы их не нашли. Башмакову и воеводе – все на словах.

– Башмаков-то похвалит, а Афанасий Лаврентьевич? Сынок-то у него один…

– И того воспитать не сумел… Ладно, будет. Я так решил.

– Арсений Петрович…

Ивашка знал, что у Шумилова два сынка-близнеца, их родители жены растят. Нужно было напомнить о деточках! Но ответ был предсказуем: государь, узнав все обстоятельства, детей не бросит, а сам заменит им отца. Велит Федору Ртищеву присмотреть за шумиловскими отпрысками, а тому только дай повод сотворить милосердное дело.

– Убираться вам надобно поскорее, до весенней распутицы. Она тут раньше настает, чем у нас.

В комнатенку вошел Петруха, но как вошел? Словно бы в дверную щель просочился и сразу забился в угол. Глаза опущены, вздохи – словно у помирающей коровы. Ивашка посмотрел на него с любопытством: это что еще за хворь прицепилась?

О том, что Петруха не отказался бы оскоромиться, Ивашка знал: во время путешествия товарищ пытался подластиться к Анриэтте, но она не желала замечать его намеков.

Шумилов не обратил внимания на вздохи, а хмуро повторил то, что уже сказал Ивашке: пора собрать пожитки.

– Как это – уезжать?! – возмутился Петруха. – Никуда я не поеду, хоть убей!

– Поедешь, коли так велю.

– Не поеду.

Ивашка даже испугался.

Самого его служба в Посольском приказе приучила к повиновению. Но Петруху жизнь воспитала иначе. Он вырос на севере, среди корабелов и моряков. До поры он смирял свой упрямый, не хуже шумиловского, норов. Но в Петрухиной способности устроить бунт Ивашка не сомневался. Была у них пора, когда редкий день обходился без стычки, она миновала, но не потому, что Петруха так уж присмирел. Просто они в конце концов сдружились.

– Не поедешь – пеняй на себя, – тихо сказал Шумилов. – И будет об этом.

Петруха с тревогой взглянул на Ивашку, тот незаметно приложил палец к губам. И потом, когда Шумилов лег спать, оба тихонько вышли во двор – вроде как по нужде. Там Петруха узнал, что придумал начальник.

– Вон оно что. Ишь, проклятое чадушко…

– Так ведь если по законам – его казнить надобно за измену.