Блудное художество

– Родила, ваша милость, парнишечку. К тетке родной из дома рожать ушла, тетка вдова, ее приютила.

– И что, решили меня в крестные позвать? - пошутил обер-полицмейстер. - Как полномочного представителя полиции?

– Ваша милость, девка в беду попала!

– Да уж, самая что ни на есть девичья беда. Ну, докладывай.

Клашка уже немного пришел в себя.

– Ваша милость, девку-то, оказывается, запугали. Я ей прямо сказал - тебя, говорю, обманули, сволочь какая-то в нашем мундире к тебе ходила, а соседи только шарахались - кому охота с архаровцем связываться?!.

– Прелестно, - только и вымолвил Архаров. Клашка опомнился и покраснел. Но, не дождавшись нагоняя, продолжал:

– Она мне сперва не поверила. Я побожился. Мы, говорю, сейчас как раз того поганца ищем, и ты не бойся - он тебе дурна уж не сотворит. Тут, гляжу, у нее вроде на душе чуть полегчало. Вот что она сказала. Ее уговорил ловкий кавалер, красавчик, буски подарил, сережки, колечко с бирюзой. Ей-то лестно было, да и дура к тому же оказалась, вздумала, будто под венец поведет. Сладилось у них скорехонько. А потом он пропал - когда уже она с брюхом показалась.

– Дело житейское.

– Житейское, да не совсем. Помните, ваша милость, как ее к нам приводили, Фимку-то? Как в три ручья ревела? Так за день до того она своего хахаля повстречала.

– Случайно, что ли, повстречала?

– Нет, ваша милость, а она его искала. Она знала, в который дом на Якиманке он порой приходит, и там бродила. И она к нему подошла, и плакалась, и просила, чтобы покрыл грех. А он ее затащил в конуру какую-то и сказал: коли ты, дура, обо мне кому-либо слово скажешь, тебе не жить, и всей родне твоей не жить, и нож показал, и тем ножом он ее по руке царапнул, чтобы кровь пошла. Она и обомлела.

– Прелестно…

– Потому и молчала! - уловив в голосе начальства едва заметное одобрение, продолжал Клашка. - И глаза поднять боялась - ну как признает? Я ей сказал - дура ты, дура, надо было господину Архарову все, как есть, донести, и имя назвать, и все, что помнишь! А она мне - так неужто господин Архаров мне бы больше поверил, чем своему служителю? А он бы, говорит, меня и точно порешил! А с него какой спрос? Разве арха… разве ж полицейских когда наказывают?…

Архаров подумал, что надо бы как-то исправлять дело, обелять репутацию подчиненных, и тут же осознал, что это - безнадежно, народ уже составил мнение, простое и сердитое, а менять таковое народное мнение - проще самый народ на каких-нибудь турок поменять…

– Стало быть, кавалер был в полицейском мундире? А что я тебе говорил?

– Именно так, ваша милость! А назвался, ваша милость… назвался Михайлой Дементьевым!

– Как?!

– Дементьевым, ваша милость!

Тут Клашка улыбнулся, а Архаров захохотал. Но смех был недолгий.

– Стало быть, этой скотине известно, что в полиции служит Михайла Дементьев, - сказал обер-полицмейстер.

– Так то многим известно.

– А что тому Михайле лет уж, поди, семьдесят? Ишь, шутник… Сколько лет тому шалуну, расспросил?

– Я, ваша милость, все запомнил… А лет тому человеку менее тридцати, так Фимка решила, а росту он чуть повыше среднего, с меня будет, так она сказала, сложения худощавого, волосом темен, в груди узок… примета еще есть - борода плохо растет, кустиками, как два дня не бреется - так сразу видать…

– Еще.

– Еще - то, что буски и перстеньки дарил. Не скупой, выходит. Деньги имеет. Я, ваша милость, прошу позволения их у Фимки взять - может статься, у нас они в розыске.

Архаров усмехнулся - подарки явно недорогие, даже коли краденые - нигде в бумагах их описания не будет, но ход Клашкиной мысли ему понравился.

– Позволяю. И уговори ее сюда прийти.

– Стыдно ей, ваша милость, после того, как ее отец к нам силком приволок…

– Хорошо, ступай в канцелярию.

Архарову надо было крепко подумать. Четыре года имея дело со свидетелями, он усвоил: врут, сволочи, и не краснеют! Даже коли свидетелем оказался полицейский - возможны недоразумения. Вон Устин видел мошенника, переодетого полицейским, ночью - и спутал его с Клаварошем. То есть, тот незнакомец высок и тонок. А Клашка Иванов, допросив девку, что спала с мошенником, утверждает, что подлец с него самого ростом. Клашка же ниже Клавароша на добрых три вершка. Можно бы предположить, что сукиных сынов двое, но Устин ростом мал, ему и Клашка впотьмах великаном покажется… вот и гадай, два или один?…

Осповательно поразмыслить сразу не получилось - прибыл на извозчике Матвей и сходу объявил, что не более как на четверть часа.

– Слушай, Матвей, - сказал Архаров. - У нас в мертвецкой баба лежит, переодетая мужиком. Погляди-ка ее, авось чего заметишь.

– Надо мной по твоей милости уже вся Москва хохочет, - огрызнулся Воробьев. - Знаешь, как меня прозвали? Мертвецким доктором! Ради твоих комиссий последних пациентов лишусь!

Вот уж это Матвею не угрожало - он в Москве прижился, его полюбили, звали в лучшие дома - еще и потому, что доктору-немцу про все свои болячки не расскажешь, он и половины не поймет, с доктором Воробьевым же можно по-свойски - и все части тела именовать русскими словами, без смущения.