Блудный сын

– Мне пятьдесят лет, я имею некоторый сексуальный опыт. И

смею вас заверить, в момент близости наслаждение было обоюдным.

Так вот, в момент наивысшего наслаждения… как это у вас называется? – голландец зажмурился, защелкал пальцами, помогая мыслительному процессу…

–Кайф, что ли? – спросил Гарнопук.

– Высшая степень удовольствия называется оргазм, от греческого – оргао, пылаю страстью, – меланхолично пояснил Зелинский.

– Вот-вот… – забормотал голландец, не глядя на Гарнопука и Зелинского, – в момент оргазма она произносила одно слово… одно только слово, но в различных чувственных модуляциях…

Гарнопук засмеялся.

–Можете не говорить, я уже и так знаю, какое это слово. Моя

женщина его часто употребляет…

– О! – обрадовался голландец. – Перефразируя Платона, я знал, что вы знаете, что я не знаю… Я это слово, к сожалению, забыл. Но вы мне напомните? Так? Я его сразу узнаю. Это короткое слово, энергичное… Пожалуйста, скажите, – он с мольбой посмотрел на Гарнопука.

– Пожалуйста… – заторопил его шеф. – Леонид, какое слово?

Гарнопук молча поглядел на Ван Книппа, перевел взгляд на Ван Книппа.

– По-моему, мы деловые люди! – напомнил он шефу. – И все вопросы только после оформления договора…

– И то верно! – спохватился шеф, опуская ладонь на крышку стола. -Молчать! Я сказал – молчать! – он вскочил, приблизив свое темное лицо к младенчески-розовой физиономии голландца. – С этого момента все, что здесь происходит, должно определяться договором сторон…

Более удачного момента для заключения договора трудно было вообразить. Гарнопук и Зелинский в очередной раз ощутили стальную хватку своего руководителя и хозяина. Нет, шефа нельзя было списывать со счетов. Голландец, еще плывущий по волнам своей истомы, слабо кивнул.

– Я согласен. Давайте договор…

Движения шефа теперь напоминали движения тореадора. Он вволю поиграл с круторогим быком, вошел с ним в самое тесное соприкосновение и, дождавшись, когда животное с помутневшим взором бросилось на порхающую мулету, легко и изящно воткнул в него свой стальной клинок…

Шариковая ручка вошла в пальцы голландца с легким скрипом, бумага мелко задрожала в предсмертных конвульсиях, росчерк подписи брызнувшей каплей украсил бланк договора.

Когда Гарнопук и Зелинский, не в силах сдержать восхищения, в очередной раз переглянулись, шеф изящно добил задыхающегося

противника.

– Три тысячи…– сказал он.

– Долларов…– шепнул Зелинский.

– И это – задаток… – дополнил его Гарнопук.

Шеф испуганно глянул на Гарнопука. Бывший опер приложил палец к губам.

– Вот именно. Задаток… – в такт последним ударам сердца, повторил шеф.

Голландец особо не сопротивлялся. Вероятно, можно было просить и больше. Гарнопук досадливо крякнул.

– Согласен… – простонал голландец, мотая головой над белым полотном бумаги.

– И пять – после обнаружения женщины, – сказал Гарнопук.

Голландец дернулся, отбросил ручку и повалился на спинку стула.

– Разумеется… – прошептал голландец. – О, неужели я скоро узнаю, кто спас меня от страшной болезни…

– Узнаете! – с ухмылкой пообещал Гарнопук, выхватывая у него из под носа бланк договора с невысохшей еще подписью.

Глава 2

Прощай, Маркс, здравствуй Фрейд!

Никогда рубль не действовал на русского человека так, как действует доллар. Рубль похож на затурканного провинциала, недавно переехавшего в столицу. Он стесняется своего происхождения и пытается это скрыть всякими побрякушками – витиеватыми узорами, громадами театров, ребрами электростанций, пестрыми красками. Ох,

долго еще рубль будет тусоваться на базарах, сморкаться в рукав и отсиживаться со страху за толстыми банковскими стенами… Что поделаешь, провинциал…

Доллар – совсем иное дело. Своей простотой и безыскусностью

он напоминает прозу Чехова. Или Фолкнера. Такой простой, зеленый,

а под его неимоверной тяжестью прогибается земная ось…

Зелинский, в силу своей молодости, в деньгах разбирался, как

в женщинах. То есть, никак. Поэтому разложенные на столе зеленоватые купюры не произвели на него должного воздействия. Пожалуй, точно такое же состояние испытывает вологодский парнишка, когда к нему ни с того, ни с сего начнет клеиться Настя Волочкова. Парнишка отмахнется от тощей, длинной образины, в которой ни сока,

ни мякоти, и холодно отвернется. Также и Зелинский – глянул холодно и отвернулся. На шефа деньги произвели куда более сильное впечатление. Даже не деньги, а то, что за ними виднеется – возможность еще какое-то время заниматься привычным делом – сыском.

Но шеф вида не подавал. Сказывалась милицейская закваска.

А вот Гарнопук сдержать волнения не мог. Он то и дело подходил к столу, трогал доллары пальцем, чуть ли их ни обнюхивал и ни облизывал.

– Уйди… – недовольно говорил шеф, отбрасывая лицо Гарнопука движением баскетболиста, бросающего в корзину мяч.

Гарнопук на мгновение отходил в сторону, но, притянутый зеленоватым магнитом, возвращался обратно.

– Ты бы лучше мозги напрягал, а не обоняние, – говорил ему шеф, когда Гарнопук в очередной раз склонялся над столом. – Ты же обещал угадать слово…

– Якубович ты наш… – иронично усмехнулся Зелинский.