Боба нет

В голове мистера Б заваривается мерзкая каша – из веры, обязательности и любви, перемешанных с безразличием, предательством, отчаянием. Мир не просто полон страданий – он полон порочности, полон вещей, которые жутким образом и более-менее наугад сбиваются с истинного пути. А вот просто так, за здорово живешь.

– Иногда, – говорит он, – я не понимаю, как нам удается жить себе да и жить.

Бернард из давней уже привычки к состраданию кладет ему ладонь на плечо.

– Мы продолжаем жить потому, что у нас нет иного выбора.

Мистер Б обращает к Бернарду взгляд грустных, глубоко посаженных глаз и вздыхает.

– Возможно, лучший способ продолжать состоит в том, чтобы считать жизнь на Земле колоссальной шуткой, творением такой безмерной глупости, что человеку остается только смеяться, пока ему не покажется, что у него вот-вот разорвется сердце.

Он поднимает взгляд к ветвям, украшенным густой летней зеленью, и смотрит сквозь них на небо.

Бернард прерывающимся голосом произносит:

– Сказанное вами делает мое положение безысходным.

– Верно, – с бесконечной нежностью соглашается мистер Б. – Как и мое. Как и положение каждого.

Ухода собеседника мистер Б не замечает. Снова повернувшись к Бернарду, он обнаруживает, что остался один – и по-прежнему держит в руке письмо, ответ на его молитвы.

Посидев еще немного, он встает и медленно направляется к дому, крепко прижимая к груди свое будущее.

– Я должен быть счастлив, – думает он.

46

Мистер Б входит в квартиру – наверняка в последний раз – со следующей по пятам за ним Моной.

– Привет, дорогуша! – Она наклоняется и целует Боба, который апатично отталкивает ее. Ночь он провел, скорчившись в темноте на дне своего платяного шкафа, думая о Люси и надеясь, что конец света наступит еще до утренней зари.

Кому и вправду приходит конец, так это Экку, которого сегодня должны подать Имото Хеду поджаренным в масле и облитым вкуснейшим перечным соусом.

Мона наливает себе большой бокал шампанского. Еще один она подает мистеру Б, который ставит его на стол.

– Ты выглядишь нездоровым, дорогуша, – говорит мать Боба и протягивает руку, чтобы коснуться тылом ладони Божьего лба.

– Это потому, что моя жизнь разрушена. – Боб кашляет, пожимает плечами, – после ночи, проведенной на пыльном полу шкафа, каждую его мышцу пробирают спазмы и ноющая боль.

– Ох, миленький, мне так жаль. – Мона на миг мрачнеет, но сразу же лучезарно улыбается. – Ну что теперь об этом говорить.

Она снова наполняет свой уже опустевший бокал.

Боб скатывается с Г-образной софы и подползает к мистеру Б.

– Могу я поговорить с тобой наедине?

Мистер Б выходит следом за ним из комнаты.

– Я все сделал.

Мистер Б удивленно смотрит на него.

– Сделали?

– Да. И, к твоему сведению, прося избавить меня от матери, я не просил избавить также и от единственной на свете девушки, какую я когда-либо любил.

– Люси? – Столь многие повороты событий несколько озадачивают мистера Б. Самое безопасное – ничего не говорить.

– Кстати, моя мать все еще тут. – Бобу тоже не хватает духу продолжить. Собравшись с последними силами, он доползает до софы, забирается на нее с краешка и закрывает глаза. Последним, что запечатлевается на сетчатке его закрывающихся глаз, оказывается рыба.

Появляется с обычным для нее выражением спокойной решимости Эстель, сопровождаемая сильно отощавшим Экком. Кажется, что обреченность, которую он ощущает, можно потрогать руками. Мона временно удаляется – вероятно, чтобы раздобыть еще шампанского. Мистер Б садится рядом с Эстель, опускает ладонь на печально сопящий нос Экка.

– Я обещал Бобу избавиться от Моны, – говорит он.

Эстель поворачивается, чтобы взглянуть на него, и отвечает:

– Я знаю.

Еще одна загадка, думает мистер Б.

Снаружи поднимается какой-то ропот, быстро становящийся все более громким. Мистер Б достигает окна первым. Эстель следует за ним, оба смотрят сквозь стекло, ошеломленные. Появляется и втискивается между ними Мона, прижимающая к груди шампанское. Она издает смешок и прижимает ко рту ладонь, точно восторженный ребенок.

Все оборачиваются, чтобы взглянуть на Боба, который спит крепким, как у покойника, сном.

Это чудо. Их сотни. Тысячи. Они парят над верхушками деревьев, купаясь в теплом солнечном свете. Они возносятся, каждый из своего места. И в первые мгновения неподвижно лежат на воздухе, словно оглушенные собственной легкостью. Один встряхивается, совсем как собака, опускает – в виде опыта – хвост. И взлетает вверх, к облакам, поначалу осторожно, огромная туша его легка, как сам воздух. К нему присоединяется второй, третий.