Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Норман Маклин и Уоллес Стегнер совсем не похожи на прокуренных шестидесятников или ньюэйджеров. Местные жители с пренебрежением относятся к суетливым дилетантам, которые приезжают на несколько дней непринужденного общения и бегут обратно в город, как только небо затянет тучами. Из тех, кто покупает здесь дачи, примерно половина продает их через несколько лет, осознав, что строгое величие отпускается здесь по замороженной цене. Коренные и желающие стать коренными жители Монтаны стараются отмежевываться от тех, у кого нет настоящей грязи на ботинках, кого ни разу не лягала лошадь и кто не пробыл здесь достаточно, чтобы прочувствовать тоску одиночества. Это по-прежнему штат ранчо и грузовичков, а не обществ трансцендентной медитации. Даже преподаватели писательского мастерства приезжают сюда, потому что хотят жить среди нормальных, близких к земле людей.

Есть в здешнем характере еще одна черта, противостоящая расхожему прекраснодушию, и ярче всего она проявляется, когда обитатели Монтаны говорят о своих связях с землей. Становится понятно, насколько здешний дух укоренен в чем-то вполне осязаемом. В разговорах местных о чувстве дома слышаться отголоски почвенничества и местечкового национализма, более характерного для Европы, нежели для Штатов. Такие скрепы пестуют консерваторы, да чуть не реакционеры, и основываются они на той предпосылке, что привязанность человека к конкретному пейзажу сильнее и глубже, чем рациональный подход и возможность выбора. Такие связи крепятся годами страданий, поколениями, увлажнявшими землю потом и кровью. Консерватизм происходит здесь от недоверия к переменам и всему, что может изменить ландшафт или характер любимого места. Коренные жители Монтаны считают необходимым упомянуть в разговоре, сколько они здесь прожили и как давно обосновались здесь их предки.

Но и местные, и залетные любят Монтану главным образом за то, что здесь нет ничего самого передового и новейшего. Это не Калифорния или Нью-Йорк. Это неторопливое место, где всяческие нововведения тормозятся суровым климатом, удаленностью и традициями. Местная литература имеет элегический характер и тесно связана с писателями прошлого. Здесь расширению предпочитают углубление. Вместо того чтобы перебирать места и занятия, из года в год монтанцы делают одно и то же, а разнообразию укладов и стилей предпочитают несколько устоявшихся традиций. Жизнь в таком удалении предполагает отказ от возможностей хорошо зарабатывать и познать все многообразие большого города. «На ранчо нет корпоративной лестницы», – пишет Скотт Хиббард в антологии «Пространства Монтаны». «Став хозяином ранчо в 25, через полвека вы будете делать, в сущности, то же самое, за те же деньги». Однако местные жители, похоже, готовы к таким компромиссам, не без оснований полагая, что возможности и развлечения восточного и западного побережий не восполнят нерасторжимых и глубоких связей, которые человек приобретает, укоренившись в таком месте.

Вот почему термин «флексидокс» так уместен в Монтане. В нем прослеживается двойственная природа здешней духовности, которая начинается с гибкости и свободы, с желания забыть про начальство и жить самостоятельно и автономно. Но в ней же содержится противоположный импульс, движение в сторону ортодоксии, в котором проявляется стремление сделать основой духовности вполне осязаемую реальность, вековые устои, и связи, которые зиждутся на более глубоких вещах, нежели рациональный подход и возможность выбора.

А разве не то же стремление уравновесить свободу приверженностью корням лежит в основе духовных запросов образованного класса? Этот класс сформировался в борьбе против главенства предшествующей элиты. Начиная с 1950-х годов книги и фильмы, на которых учились его представители, выступали против конформизма, единоначалия и слепого повиновения. Провозгласив свободу и равенство, представители образованного класса выработали правила экспрессивного индивидуализма. Им удалось разрушить старую иерархическую пирамиду. Они выработали характер, в котором желательными, даже обязательными достоинствами считаются стремление к новизне, расширение собственного «я» и личностный рост.

В результате реформ, начатых преимущественно образованным классом, люди стали пользоваться большей свободой выбора. У женщин появилось больше вариантов трудоустройства и личной жизни. У различных этнических групп появились возможности выбора школы для своих детей и клуба для взрослых. Свобода выбора торжествует повсюду от цельнозерновой буханки на фермерском рынке до партнера в постели.