Бобовые сласти

Чего стоила одна лишь фотография под названием «Чтение языком». Какого-то старика болезнь поразила уже настолько, что он сначала ослеп, а затем его пальцы потеряли чувствительность. В результате он больше не мог читать даже на ощупь, по системе Брайля. Единственным чувствительным внешним органом остался его язык, который он и стал использовать для чтения вместо пальцев. Портрет старика, который согнулся над книгой и лижет ее страницы, не выходил у Сэнтаро из головы.

Таких фотографий в музее было не счесть. Четверо мужчин, потерявших пальцы, исполняют квартет на губных гармошках. Пожилая женщина с культями вместо рук увлеченно вылепливает горшок на гончарном круге.

До сегодняшнего дня эти люди не имели к Сэнтаро ни малейшего отношения. Но теперь они забирались к нему в голову, шептали ему прямо в уши, заглядывали в самую душу. Не в силах терпеть, он корчился под одеялом, жарко и трудно дыша.

Он вспомнил дорожку в лесу, по которой они сегодня прошли. Тайный путь, отгороженный плотными зарослями от внешнего мира. Сколько людей уже прошло по нему до сих пор? А эта жуткая ограда из остролиста… Что все они чувствовали, увидев ее впервые?

Самым страшным для Сэнтаро за решеткой было непреходящее ощущение: «Я — неудачник. Я проиграл». Но это — совсем другое! Он отбывал наказание за то, что натворил. А этих людей наказывать не за что. Он должен был выйти, отсидев определенный законом срок. А этих людей закон упрятал от мира навечно.

Что бы чувствовал он, Сэнтаро, попав в «Тэнсеэн», на их месте? Метался от ярости? Или постарался как можно скорее забыть о внешнем мире вообще?

Заблудившись в этих вопросах, он вдруг увидел, что снова идет по дорожке в лесу, углубляясь в самую чащу. Увидел распахнувшуюся перед ним полянку с аккуратно постриженной травой. А на самом краю этой полянки, спиной к нему, стоит девочка в простеньком полосатом кимоно.

Он сразу понимает, кто это. Четырнадцатилетняя Токуэ, которой только что поставили диагноз — и пригнали сюда, в «Тэнсеэн». Совсем юная Токуэ-сан, которой отныне предстоит плакать и плакать, пока не кончатся слезы.

Сэнтаро подошел к ней сзади, пытаясь найти слова утешения. Хотя и знал заранее, что никакие слова не помогут.

Что испытывала эта крошка, когда ей сказали, что скоро она превратится в уродину — и уже никогда не выйдет за колючую изгородь? Где и в чем ей искать хоть какую-нибудь надежду?

Поэтому он стоял за ее спиной, не говоря ни слова, и просто смотрел на нее.

Что за злобные силы играют с ее жизнью так жестоко? Если это боги — то когда-нибудь они должны наиграться. Придут новые времена, общество изменит свое отношение к ей подобным, и она вернется из своей темноты в мир, полный солнца, радости и тепла…

Но кто или что решило, что эта маленькая девочка обречена всю жизнь страдать так, что лучше бы не рождалась вовсе?

Боги?

Да, боги. Злые, жестокие боги, чьей воли ей никогда не понять…

Не в силах больше смотреть на нее, Сэнтаро повернулся и побрел по дорожке обратно в лес.

Глава 20

Холодный осенний ветер теребил последние листья на сакуре у входа в «Дорахару». Прохожие за окном кутались в шарфы и пальто.

После ухода Токуэ-сан прошел уже месяц. Близился конец года, а продажи все никак не росли. Хозяйка, просматривая гроссбух, все чаще ворчала, что бизнес вот-вот уйдет в минус.

Но несмотря ни что, цубуан, который варил Сэнтаро, получался все удачнее. Несколько покупателей даже отметили это вслух.

По вечерам он стал меньше пить, а на работу опять выходил спозаранку, чтобы варить цубуан как положено.

Утро за утром, колдуя над медным котлом, он старался как можно тщательней соблюсти все хитрости и премудрости, к которым прибегала Токуэ-сан. Точное время каждой операции, регулировку огня под котлом, объемы добавляемой воды и так далее. Иногда ему даже казалось, что он наконец-то приблизился к ее высоким стандартам.

Вот только мир, увы, был не настолько добреньким к Сэнтаро, чтобы успехи на кухне тут же подняли его продажи. Закон торговли гласит, что клиенты, которых ты однажды потерял — не важно, по какой причине, — обратно уже не возвращаются. И теперь Сэнтаро испытывал это на собственной шкуре. Вот и Хозяйка опять затянула старую песню: «Не лучше ли в „Дорахару“ перейти с дораяки на окономияки[14]?» Еще недавно Сэнтаро был на грани того, чтобы с ней согласиться. Но в последнее время лишь вежливо кивал, оставаясь себе на уме.

Не странно ли, удивлялся он сам себе. Вот уже несколько лет он мечтал забросить проклятую жаровню куда подальше и покончить с этой работой навсегда. А теперь не поднимается рука. Почему — он и сам не знал. Но закрытия «Дорахару» очень хотелось бы избежать.

В день, когда пришло письмо, холодный дождь хлестал с самого утра. Закончив варить цубуан, Сэнтаро наконец заметил краешек конверта, торчавший из почтового ящика рядом с железной шторой. Почерк оказался более чем знакомым, а адресатом был прописан он сам.