Бочонок меда

Захохотал медведь – и в чащу. Ёжик было кинулся за ним, да медведь обернулся, нахмурился, лапой погрозил.

«И дух вон!» – вспомнилось ёжику.

Заплакал он горько и побрёл домой.

А дома под липой ворона сидит, дожидается. Уже и чашки расставила, и воду вскипятила. В пузатом чайничке заварила душистый липовый цвет, сахарку щипчиками наколола. Увидала ёжика, обрадовалась.

– Здорово, колючий! – кричит. – Ну, где твоё жалованье? Давай-ка сюда медок, я уж и плошку расписную приготовила!

А ёжик стоит, лапками слезинки утирает.

Посерьёзнела ворона, принахмурилась.

– Что случилось? – спрашивает. – Где мёд? Неужто обманул пасечник, за службу не расплатился? Вот я ему!..

– Что ты, что ты! – испугался ёжик. – С дедушкой у нас всё по совести, без обиды. Он мне во-от такой бочонок мёда дал. Я его домой катил, да медведь по дороге отнял.

– Медведь?! – вскричала ворона, – Этот разбойник косолапый? Ну, погоди же, я его проучу, я ему покажу, как мёд отбирать! Он у меня ещё попляшет!

Совсем уже собралась ворона лететь на медведя войной, да опомнилась.

– Чего это я? – говорит, – Косолапого мы всегда наказать успеем, а давай-ка прежде чайку попьем, пока не остыл.

Сели они чай пить. Ёжик из чашки, а ворона в блюдце налила и потягивает, сахарок – вприкуску. По две чашки выпили, ёжик маленько приободрился, повеселел. Да и то сказать: лучшее утешение в беде – надёжный друг рядом.

– Ты не плачь, не тужи, – ободряет пернатая. – Всё образуется. Вот помяни моё слово: медведь сам тебе убыток возместит.

Подумала и добавила:

– Даже сверх того.

Ёжик не верит:

– Да как же он возместит? Сам не станет, а чужой не заставит. Медведь – самый сильный в лесу. Так что плакал, ворона, мой медок.

– Ничего, – посмеивается ворона. – И на его силу сила найдется.

– Разве что слона приведёшь?

– Обойдемся без слонов, – говорит ворона. – Есть кое-кто и поближе. Говорю тебе: всё вернёт нам косолапый!

– Да кто ж его заставит?

– Я и заставлю. Не будь я ворона.

– Да как же ты это сделаешь?

Усмехнулась пернатая, сощурилась лукаво.

– Это, – говорит, – моя забота. Ты сиди себе дома и жди.

Допила ворона чай, кусочек сахара расщёлкала.

Повторила:

– Жди.

И улетела.

Вздохнул ёжик, собрал чашки и пошёл посуду мыть.

А ворона отправилась медведя искать. Искала-искала, всех птиц порасспросила. Наконец, сороки вездесущие указали: в ельнике обжора засел.

Полетела ворона в ельник, видит, и впрямь – развалился медведь на полянке, толстым задом зелёный мох придавил, бочонок лапами тискает. Ещё бы, редкий случай выпал – медком позабавиться.

Он, Топтыгин, как все медведи, охоч был до мёду, а вот добывать его не умел. Дикие пчёлы высоко живут, в дупле. Стало быть, за мёдом лезть надо, а косолапый, ужас как этого не любил. Однажды всё же пересилил свою лень, полез. Добрался, морду в дупло просунул, а пчёлы, даром что дикие, вежливо так жужжат:

– Ж-ж-драштвуй, куманёк! Ж-ж-жаходи, ж-ж-жаходи!

Уважили они Топтыгина. Загудели, налетели, жала в нос вонзили. Косолапый с дерева мешком бухнулся, подскочил и пошёл лапами перебирать! Да так шустро, что со стороны не поймёшь, сколько их у него – четыре или восемь?

А пчёлы следом летят, смеются:

– Не ж-ж-жабывай нас, куманёк! Ж-ж-жаходи ещё!

Проскакал Топтыгин с версту, плюхнулся в ручей и до самой ночи в холодной воде распухший нос отмачивал.

А мёду-то хочется!

Решил медведь пасеку обворовать. Ночью через ограду перелез, к улью подкрался, крышку приподнял, рамку когтями подцепил и тащит. Ну, думает, полакомлюсь! Да куда там! Собаки услыхали, всполошились – налетели, окружили, лают, за ноги хватают. Упал Топтыгин, одной лапой соты к себе жмёт, а остальными от собак отмахивается. Тут пасечник из дома выбежал с ружьем да как жахнет дуплетом! Медведь от страха рамку бросил, изгородь по-заячьи перескочил и дёру в лес! Даже собаки удивились: ну бегает! Чисто олень!

С тех пор и не доводилось Топтыгину медку испробовать. Понятно, что теперь обрадовался он добыче беззаконной. В ельник завалился, затычку выдернул зубами и пьёт – в пасть льёт. Жадничает, торопится. Золотистая медовая струя по лохматой морде течёт, Топтыгин её лапой подбирает, языком слизывает. Давится, чавкает, ворчит. Весь мёд выпил, бочонок разломал, облизал дощечки и под ёлку зашвырнул. В мох завалился, повернулся на бок и захрапел.

А вороне только этого и надо. Дождалась она, когда медведь уснёт, опустилась на пенёчек, поближе к медвежьему уху, да как гаркнет:

– КАР-Р-Р-Р!

Словно из пушки пальнули.

И назад на ветку – порх!

Подскочил медведь. Ничего не поймёт спросонья. Глазищи испуганные таращит.

– Что такое? – кричит. – Где война?! С какой державой?

Ворона сидит на ветке, посмеивается.

Пришёл в себя медведь, покрутил головой – никого. Повертелся, поворчал, да и уснул. Ворона тут же – шасть вниз. Наклонилась к медвежьему уху и снова:

– КАР-Р-Р-Р-Р!

И на ветку.

Подпрыгнул медведь, заметался. Глаза бешеные, злые, ворочаются.

– Кто посмел? – орёт. – Придавлю, как мухомор!

Поглядел по сторонам, ворону заметил и спрашивает грубо:

– Эй, чернопёрая! Не видала ли, кто здесь шумит, мой драгоценный покой тревожит?

– Видала, – отвечает ворона.