Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

В исходном замысле, ещё не перенесенном на бумагу, ещё обсуждаемом в кабинете, очевидно были у новомирцев и вполне правильные соображения: «эта банда» кликушески поносит Запад не только как капиталистический Запад (такого марксистам не жалко, и Дементьеву тоже), а как псевдоним всякого свободного веяния в нашей стране (вопреки марксизму, эти передовые веяния почему-то поддерживаются именно обречённым Западом), как псевдоним интеллигенции и самого «Нового мира». В статьях «Молодой гвардии» что-то слишком подозрительно выпячиваются «народные основы», церковки, деревня, земля. А в нашей стране так это смутно напряжено, что произнеси похвально слово «народ» – и уже это воспринимается как «бей интеллигенцию!» (увы, образованщину на 80 %, а из кого народ состоит – и вовсе неведомо…), произнеси похвально «деревня» – значит угроза городу, «земля» – значит упрёк «асфальту». Итак, против этих тайных, невысказанных угроз защищая себя под псевдонимом интернационализма и пользуясь всеми ловкостями диалектического марксизма, – в бой, Александр Григорьич!

И вот, с профессорской учёностью, легко находя неграмотное и смешное в статьях молодогвардейских недоучек (да ведь двадцать пять этажей голов срубили в этом народе, удивляться ли мычанью лилипутскому?), тараном попёр новомирский критик в пролом проверенный, разминированный, безопасный, куда с 20-х годов бито всегда наверняка, и сегодня тоже вполне угодно государственной власти.

Критик помнит о задаче, с которой его напустили, – ударить и сокрушить, не очень разбирая, нет ли где живого, следуя соображениям не истины, а тактики. Начиная с давней истории: без тряски не может он слышать о каких-то «пустынножителях, патриархах…»; или допустить похвалу 10-м годам, раз они сурово осуждены т. Лениным и т. Горьким; уже по разгону, по привычке, хотя к спору не относится, – дважды охаять «Вехи»: «энциклопедия ренегатства», «позорный сборник»; заодно лягнуть Леонтьева, Аксакова, даже Ключевского, «почвенничество», «славянофильство», – а что противопоставим? нашу науку. (Ах, не смешили б вы кур «вашей наукой»! – дважды два сколько назначит Центральный Комитет…) Впрочем, учит партия (только с 1934 года) от наследия не отказываться – и в наследие широко захватывает Дементьев «и Чернышевского, и Достоевского» (один звал к топору, другой к раскаянию, надо бы выбирать), да хошь «и Троицу Рублёва» (после 1934 тоже можно).

Ото всего церковного шибче всего трясёт критика-коммуниста: и от порочного «церковного красноречия» (высшей поэзии!) и от каких-то «добрых храмов», «грустных церквей» у поэтов «Молодой гвардии». (Уж там какие ни стихи, а боль несомненная, а сожаление искреннее: уходит под воду церковь –

Я удержу, спасу, но если
Всё ближе пенная волна,
Прижмусь к стене и канем вместе…)

А Дементьев холодно и фальшиво: «Событие совсем не из весёлых», но не надо «состояния экзальтации», «церковная тема требует более продуманного и трезвого подхода». (Да уж продуманней, чем церкви, – что у нас уничтожали? при Хрущёве и бульдозерами. Какова б «Молодая гвардия» ни была, да хоть косвенно защитила религию. А либеральный искренно-атеистический «Новый мир» с удовольствием поддерживает послесталинский натиск на Церковь.)

И что такое патриотизм, мы от Дементьева доподлинно узнаём: он – не в любви к старине и монастырям, он «неотделим», как вы понимаете, «от пролетарского интернационализма». И что за уродливая привязанность к «малой родине» (краю, месту, где ты взрос), когда и Добролюбов и КПСС разъяснили, что надо быть привязанным к большой родине (так, чтобы границы любви точно совпадали с границами государственной власти, этим упрощается и армейская служба). И почему бы это образный русский язык хранился именно в деревне (если Дементьев прописал всю жизнь социалистическим жаргоном – и ничего)? Фу-фу, мужиковствующие, ещё смеют нам предсказывать, что

… с протянутой рукою
К своим истокам собственным придём –

нет, не придём! – знает Дементьев. Если уж хотите деревню воспевать, так воспевайте новую, «узнавшую большие перемены», покажите «духовный смысл и поэзию колхозного земледельческого труда и социалистического преобразования деревни» (поди потрудись там, красный профессор, когда в морлоков гнут, поди!).

Раз по тактике надо Европу защищать – так чем плохо «Молодой гвардии» магнитофонное завывание в городском дворе? или что в воронежской слободе «сатанеет джаз», а Кольцова не читают? Чем поп-музыка хуже русских песен? Советское благополучие «ведёт к обогащению культуры» (на доминошниках, на картёжниках, на пьяницах – на каждом шагу мы это видим!). Нас ли учить выворачивать? Уверяют в «Молодой гвардии», что Есенина – травили? убили? Есенина – любили! – безстыдно помнит Дементьев (не сам, конечно, он, комсомольским активистом, не парткомы, не месткомы, не газеты, не критики, не Бухарин – но… любили).