Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Уже шибало в нос, как они подписаны: Литератор, Читатель, – по худшему образцу советских газет. У Читателя – обстоятельный, медленного разгону эпиграф (опять же легко узнать манеру), – да эпиграф-то из кого? – из Маркса! – это в 70-м году! это для Самиздата! а дальше и Ленин цитируется – о, мышление подцензурника, как ты выдаёшь свои приёмы!.. В том самом феврале, когда разогнали «Новый мир», гнусный суд над Григоренко засудил первого честного советского генерала в сумасшедший дом; дюжина «Хроник» на своих бледных исчитанных папиросных страницах уже назвала сотни героев, отдавших за свободу мысли – свободу своего тела, заплативших потерей работы, тюрьмой, ссылкой, сумасшедшим домом, – анонимы объявляют разгром «Нового мира» – «важнейшим событием внутренней жизни», которое «будет иметь значительные политические последствия» (чтоб имело последствия – надо самим-то выступать посмелей); надуто хвалят себя: «наши самые честные уста» (честнее тех, кто замкнуты тюрьмою?), «непобедимость новомирской Правды» (и в воспоминаниях маршала Конева? и коминтерников?), «важнейший элемент оздоровления советского общества», «голос народной совести» (одобривший оккупацию). «Только он один продержался в защите очистительного движения после XX съезда» (в чём очистительного? все золы режима перевалить на Сталина?). Эта линия верности XX съезду КПСС искренно понимается авторами как «дух фундаментальных проблем… в которых вся наша историческая судьба». Только бы одолеть «положительный фанатизм» «сталинистов-экстремистов», ну и конечно же «отрицательный фанатизм… безпроблемное нигилистическое критиканство и озлобленность», – да это же в «Правду» можно подавать, зачем же анонимно, братцы? Эта верноподданность тем особенно и разит, что она – анонимна и в Самиздате! На страницах «Нового мира» её можно было хоть цензурою оправдывать… Итак, какая главная беда от разгона «Нового мира»? – «теперь нашим врагам будет гораздо легче бороться с идейным влиянием коммунистического движения во всём мире». Но всего главней, конечно, социализм! – только он «способен быть прогрессивной исторической альтернативой миру капитала» (прямо с подцензурных страниц), «не умерщвлённая в народе способность к борьбе за подлинный социализм» (тю-тю-у! поищите-порыщите, где она осталась, только не в нашей стране). А кто ж в неудачах социализма виноват? да кто ж! – Россия, как всегда: «извращения социализма коренятся в многовековом наследии русского феодализма», – неужели ж допустим, товарищи, что социализм порочен сам по себе, что он вообще не осуществим в доброте?!

Более мелкой эпитафии нельзя было произнести «Новому миру», и тем выразить мелкость собственного понимания истинно-большого дела.

Впрочем, Самиздат – не дурак, разбирается: панегирики эти не были приняты им, хождения не получили, канули; до меня только и дошли через редакционные круги. И огорчили не меньше той статьи Дементьева.

От отставленных членов я не скрыл, что осуждаю всю их линию в кризисе и крахе «Нового мира». Так и передано было Твардовскому (уверен, что – Лакшиным), но безо всех вот этих мотивировок.

И снова, в который раз, наша утлая дружба с Трифонычем утонула в тёмной пучине. Придушенные одним и тем же сапогом, замолкли мы – врозь.

Моё одиночество, впрочем, не одиночество было, а деятельная работа над «Августом». И не стал я слаб вне Союза писателей и не ослабел без журнала, напротив, только независимей и сильней, – уже никому теперь не отчитываясь, никакими побочными соображениями не связанный. Der Starke ist am mӓchtigsten allein, без слабых союзников свободнее руки одинокого.

Одиночество же Трифоныча было полно горечи всеобщего, как ему ощущалось, предательства: он годами жертвовал собою для всех, а для него теперь никто не хотел жертвовать: не уходили из «Нового мира» сотрудники, и лишь немногие отхлынули авторы. Вся эта возня с «теневой» редакцией, непрерывными обсуждениями, что делается в реальной, только больше должна была изводить его и усилить начавшийся от угнетения скрытый ход болезни.

Тут защита схваченного Ж. Медведева снова сроднила нас, хоть и по-заочью. Я, как обычно, писал в Самиздат, а Трифоныч – ездил в психбольницу в Калугу (мимо ворот моего Рождества, так никогда им не найденного и не виденного), ошеломив там своим явлением всех врачей-палачей.

Тут приближался 60-летний юбилей А. Т., открывая возможность снова перекликнуться. Я телеграфировал:

«Дорогой наш Трифоныч! Просторных вам дней, отменных находок, счастливого творчества зрелых лет! В постоянных спорах и разногласиях неизменно нежно любящий вас, благодарный вам Солженицын».

Говорят, он очень был рад моей телеграмме, уединялся с нею в кабинет. Мог бы и не отвечать, юбиляру это трудно, он ответил:

«Спасибо, дорогой Александр Исаевич, за добрые слова по случаю 60-летия моего. Расходясь с вами во взглядах, неизменно ценю и люблю вас как художника. Ваш Твардовский».