Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

– Но как же так, А. Т., самому подавать? Христианское мировоззрение запрещает самоубийства, а партийная идеология запрещает отставку!

– Вы не знаете, как это в партии принято: скажут подать – и подам.

Более настойчиво и более уверенно я убеждал его не отрекаться от западного издания своей поэмы, не слать ей хулы. Я не знал: уже отречено было! – и, напротив, – как милости и прощения ждал А. Т., чтоб не отказались его отречение напечатать в газете… (Бедный А. Т.! Не станет злопамятности напомнить ему, как «наверно я сам» отдал «Крохотки» в «Грани», – иначе как бы они появились?..) Ни того отречного письма, ни письма Брежневу (написал: «Я – не Солженицын, а Твардовский, и буду действовать иначе». И очень жаль, на этом пути не выиграешь…) он мне не показал – «копий нет». (Чего-то же стыдился в них передо мной.)

И всё-таки, полузастенчиво и с надеждой:

– А вы поэму мою не читали?

– Ну как же! Вы мне подарили, я читал…

(А сказать-то ничего не могу, не хочу, – да ещё в такой день…)

Он чувствует: – Вы не последнюю редакцию читали, она потом лучше стала…

(Боюсь, что последнюю…)

Опять безпокоился, живу ли я на западные деньги и тем себя мараю. В который раз предлагал своих денег.

Подбодрял я его:

– Ну что ж, вы своё отбухали, теперь будете отдыхать. Вот приедем за вами с Ростроповичем, заберём вас в его замок, дам вам ту книгу свою почитать.

(Под потолками не скажешь: «Архипелаг».)

Даже сиял, нравилось ему.

Высказал очень странное:

– Вот у вас есть и повод, почему вы сегодня пришли в редакцию: вам надо было получить свои поздравительные письма.

Это – не в виде укора, не подцепить, а – какое-то затмение, надвинутое из 1937 года.

– Да что вы, А. Т.! Какой повод? Перед кем?

– Ну, – потупленно говорил А. Т., – если вас станут спрашивать, почему в такой день…

– Меня, Александр Трифоныч! Да уж я-то в своём отечестве ни перед кем не отчитываюсь!

Или не знал, что все коридоры 1-го этажа забиты авторами?..

А вот что было трогательное.

– А. Т.! Тут какая-то мистика в датах. Вчера был день моего ареста, даже 25-летие. – (Да покрупней: 9 февраля нового стиля умер Достоевский.) – Сегодня – день смерти Пушкина, и тоже столетие с третью. – (А завтра, 11-го, разорвут Грибоедова.) – И в эти же дни вас разгромили…

Он вдруг очень от души:

– А вот хотите мистику? Сегодня ночью я не спал. Выпил кофе, потом снотворное, заснул тревожно. Вдруг слышу приглушённый, но ясный голос Софьи Ханановны (секретарша А. Т.): «Александр Трифоныч! Пришёл Александр Исаич». И так именно днём произошло.

Очень меня это тронуло. Значит, сегодня он приехал с такой надеждой. Который раз он проявлял, насколько наши нелады ему тяжелее…

В этот день всё ожидалось, что будет в завтрашней «Литературке», и агенты приносили разные сведения: то – идёт отречное письмо А. Т., то не идёт; то – будет подтасовка, что он согласен с переменами в редакции, то – не будет.

Изменила б «Литгазета» своему характеру, если бы не сжульничала. На другой день и подтасовка была конечно, и невозвратное объявление о выводе четырёх членов редколлегии, и – письмо А. Т., которого уже истомился он ждать в печати, но чести оно принесло ему мало:

«…моя поэма… абсолютно неизвестными мне путями, разумеется, помимо моей воли… в эмигрантском журнальчике “Посев”… искажённом виде… Наглость этой акции… безпардонная лживость… провокационное заглавие… будто бы она “запрещена в Советском Союзе”». (А разве же – не запрещена? А разве не спрашиваете вы друзей: «читали мою поэму?» А разве это письмо – откроет ей печатанье в СССР?)

И – за что заплачена цена? За то, что разогнали вашу редакцию, Александр Трифонович?..

Сломали…

Перейдена была мера унижений, мера стойкости, и 11 февраля Твардовский подписал, столько лет из него выжимаемое: «прошу освободить»…

И ещё мы не знали: в это самое 11-е вызвали его на «совещание членов Президиума КОМЕСКО» – ну, наших обязательных представителей в угодливой вигореллевской организации, которая теперь на дыбки всё же поднялась из-за меня. И Твардовский – за что платя теперь, сегодня? – подписал продиктованное заявление об уходе с вице-председателя КОМЕСКО – то есть сдал ещё одну позицию, сдал себя, хоть и безвредно. И с самым искренним чувством обнял меня на следующий день, не упомянув об этом, да даже и не понимая. Ведь если партия указывает – надо подписывать.