Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Решенье повисло, решенье могло и не состояться. Хотя такие тягостные оттяжки под секирой – не лучшие поры для размышлений, а выдалось всем подумать: если Твардовского не снимут, так может, журнал ещё существует? Твардовский есть – так есть и журнал? можно остаться и бороться? Но поскольку о снятии Лакшина, Кондратовича, Виноградова уже было напечатано в газете, это, по советским понятиям, невозвратимо, невосстановимо, ибо самая драная жёлто-коричневая советская газетка не может ошибиться. Бывшие заместители Твардовского уже ходили на свои новые должности, но каждый день бывали и здесь, – и в этом новом положении выяснилось, что любимцы А. Т., его заместители, не хотят, чтобы Твардовский вдруг остался бы без них: «Нового мира» без себя они не мыслили.

Можно гибнуть по-разному. «Новый мир» погиб, на мой взгляд, без красоты, с нераспрямлённой спиной. Никакого даже шевеленья к публичной борьбе, когда она уже испробована другими и удаётся! Уж не говорю: ни разу не посмели, ещё при жизни журнала, пустить в Самиздат изъятую цензурой статью или абзацы, как сделала с «Мастером» Е. С. Булгакова. Скажут: погубили бы журнал. Да ведь всё равно погубили, к тому уже шло, уже горло хрипело, – а всё бы не на коленях! В эти февральские дни – ни одного открытого письма в Самиздат (а потому что – риск для партийных билетов и следующих служб отрешённых членов?), робость даже в ходатайствах по команде, два унизительных письма Твардовского в «Литгазету». Хуже того: Твардовский и Лакшин небрезгливо посетили ничтожный писательский съезд РСФСР, проходивший вскоре. Твардовский пошёл и сел в президиум, и улыбался на общих снимках с проходимцами, как будто специально показывая всему миру, что он нисколько не гоним и не обижен. (Уж пошёл – так выступи!) А Лакшин таким образом внешне отметился в верноподданстве, в кулуарах же ловил новомирских авторов и убеждал забирать свои рукописи назад.

Вот это направление усилий старой редакции было неблагородно. И вообще-то нельзя вымогать жертв из других, можно звать к ним, но прежде того и самим же показав, как это делается. Уходящие члены редколлегии – не сопротивлялись, не боролись, оказали покорную сдачу, кроме Твардовского, – и не пожертвовали ничем, шли на обезпеченные служебные места, – но ото всех остальных после себя ожесточённо требовали жертв: после нас – выжженная земля! мы пали – не живите никто и вы! Чтобы скорей и наглядней содрогнулся мир от затушения нашего светоча: все авторы должны непременно и немедленно уйти из «Нового мира», забравши рукописи, кто поступит иначе – предатель! (А где ж печататься им?) Весь аппарат – редакторы, секретари, если что хорошее пытаются сделать после нас, – предатели! тем более члены коллегии ещё не исключённые – должны немедленно подать в отставку, уйти любой ценой! (выходом из СП? гражданской смертью? Повинуясь этой линии, 60-летний, тяжело больной Дорош подал заявление, его не отпускали, – так предатель!).

Но если весь новомирский век состоял из постоянных компромиссов с цензурой и с партийной линией – то почему можно запрещать авторам и аппарату эту линию компромиссов потянуть и продолжить, сколько удастся? Как будто огрязнённый «Новый мир» становится отвратнее всех других, давно грязных, журналов. Не сумели разгрома предотвратить, не сумели защитить судно целым, – дайте ж каждому в обломках барахтаться, как он понимает. Нет! в этом они были непримиримы.

А потому что, как это бывает, свою многолетнюю линию жизни совсем иначе видели – вовсе не как вечную пригнутость в компромиссах (иной и быть не может у журнала под таким режимом!). Видели совсем иначе, высоко и стройно, – и это проявилось, когда осмелели всё-таки на Самиздат, осмелели: выпустили два анонимных – и исключительно партийных! – панегирика погибшему журналу. (И зачем же такая робкая выступка: совсем не опасно, зачем же анонимно? Вероятно, потому, что авторы должны были не открыть своей близости к старой редакции – уж и так просвечивала осведомлённость: что осталось в портфеле старой и как проходят дни новой. Да нетрудно угадать, рассмотреть и лица их.)