Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

– Нет людей безнадёжных. Шульгин – лидер монархистов, а патриот. Давайте послушаем его. Меры успеем принять. Во внуки мне годится! Сколько вам лет?

– Двадцать девять.

– Наша молодёжь – принадлежит партии. Не трогайте её, иначе попадёте под жернова партии! – (Это предупреждение – уже всем в зал.)

Вознесенский, желая доказать преданность, прочёл занудное стихотворение «Секвойя Ленина».

Хрущёв слушал стих, опустив брови, надув губы, работа мысли на лбу. Покойнее:

– Вам поможет только скромность. Вам вскружили голову: родился прынц. Не протягивайте руку к молодёжи! Мы, старики, люди цепкие. Вы берёте Ленина, не понимая его. Ладно, чтобы вы были солдатом партии! – И подал ему руку через стол.

– Не буду говорить слов, – обещал Вознесенский. – Работа покажет. – (Уже тогда ли задумал «Лонжюмо»? Или рассчитывал проскользнуть на электронике XXI века и антимирах?)

Тут вытащили того в красном свитере, графика Голицына. Стали его допрашивать, почему не аплодирует, кто он да кто отец, поняли так, что умер в лагере, Хрущёв опять подкинулся:

– А вы нам – за отца мстить, что ли?

(А для людей прежнего времени и достойно было бы.)

Затем надо было ещё одного молодого причесать – Аксёнова. Сам ли он просился на трибуну, его ли вызвали, но говорить не дали. Опять кричал Хрущёв:

– Вы что клевещете на нашу партию? Мы оплакиваем вашего отца. Борьба идёт не на жизнь, а на смерть. Мы не дадим империализму, чтоб здесь росли семена. При оттепели могут расти сорняки. Мы не признаём лозунга «пусть цветут сто цветов»!

И успел Аксёнов:

– Думаю только о том, чтобы приносить пользу своей стране.

Хрущёв недовольно:

– И Пастернак так говорил. И Шульгин – «за единую неделимую». Пользу родине, – только какой?

Молодых – обуздали без труда. Но по раскатке 30-х годов, всей восстановленной атмосфере «единодушных» собраний, где воспитывались лютые звери, а обречённые доживали только до ближайшей ночи, – уже ревели, требовали дальше: «Давайте спросим московскую организацию!» – то есть кто направлял. «Щипачёва!» Щипачёву надо было ещё за «общечеловеческое» врезать. Но оказалось, что он – уже два месяца как переизбран, – вместо него комичный маленький Елизар Мальцев. (Поставлен фракциями как фигура легкоуправляемая.) Вышел, очки потеряв, ничего не видит.

– Два месяца как я секретарь – и всё время жду продолжения этого совещания. Не имеем указаний. Иностранной информации тоже не имеем…

Хрущёв, осадисто:

– Но вы – коммунист! И контрреволюционеров должны знать!

Контрреволюционеров! – никаких не «ошибающихся»! Звучит-то как страшно! Уже не 30-е, а 20-е годы. Вблизи от меня сбоку сидел пастушок-переросток, большие уши, растрёпанные волосы. Я не узнал его, сосед объяснил: Евтушенко. Теперь я покашивался на него. Он порозовел, живыми губами выражал волнение. В любую минуту удар мог упасть и на него. Счастлив он был, что уже выступил в прошлый раз, в лучшей обстановке.

И – опять покатили верные. Истеричный Василий Смирнов: надо договаривать, Соболев только намекнул, после XXII съезда писательское собрание прорабатывало Кочетова как главную опасность! Мы в московской организации подавлены. Мы вынуждены на съезд РСФСР стараться собрать всех из областей, чтобы нас выбрали. – (Откровенно.) – Рыба тухнет с головы. Союз писателей – с московской организации. Пусть нас поддержит партия, иначе не будет у нас литературы!

Хрущёв:

– Если не справятся сами коммунисты – назначим к вам бюро от ЦК.

(Диктатура пролетариата.)

Худой волковатый Кочетов после Смирнова кажется выдержанным: – Молодые не привыкли к такой встрече, как сегодня. Мы редко выезжаем за границу. А эти молодые поэты утюжат Европу. Там они стыдятся произносить «соцреализм».

Хрущёв: «Я знаю вас и Грибачёва как хороших бойцов. Бороться надо!»

Кочетов: «За рубежом ждут наших книг – именно тех, в которых они увидели бы свой завтрашний день».

А Хрущёв что вспомнит, нет на бумажке записать, а сразу перебивает:

– Как мог безпартийный Эренбург увлечь кандидата в члены ЦК подписать этот документ о мирном сосуществовании? С кем, товарищ Сурков, вы хотите сосуществовать?

Сурков (с места): – Я немножко боролся. – (Непонятно: против Эренбурга или против буржуазии в своё время.)

Хрущёв: – Эх вы, капитулировали. Не солдат партии, разоружился перед врагами. А по врагам – огонь!

Упомянул Кочетов московскую писательскую организацию – Хрущёву новый повод:

– Ложное неправильное направление – переезжать в Москву. Писатель из Сибири – дайте ему квартиру в Москве. Как алмазы должны пронизывать толщу народа… А может быть, московских писателей распределить по одному в заводские парторганизации? Надо подумать. Свежим воздухом будете дышать.

Кочетову нравится: – Конструктивно. Ведь всё у нас перестраивается по производственному принципу. Писательские организации – продукции не выпускают. Фантазия: союз тех, кто пишет. Или – тех, кто склочничает? А может быть: создать новый творческий союз всех вообще творческих работников – и объявить новый приём?

Это был – подготовленный план когорты в те дни. Они думали тем оппозицию смешать, а сами утвердиться.