Боевой 19-й

— Тебя что трясет? — спросил Устин.

Зиновей махнул рукой:

— Настюха моя голосит, слезами изошла.

— Эка, ты не совладаешь с собой, — ответил с укоризной Петр Васильевич. Он знал Зиновея как боевого фронтовика и, вынув свой наган, сказал: — Я как председатель и все одно должен оставаться здесь, то ни к чему мне оружие. На, возьми.

Зиновей сразу повеселел.

Устин переписал .людей, приказал готовиться, чтобы рано утром выступить в город. Попрощавшись с товарищами, он остался с Груздевым в сельсовете с глазу на глаз.

Стоял теплый вечер. По улице скрипели возы. Крестьяне возвращались с поля, свозили на гумна пшеницу. На токах глухо постукивали цепы. Одинокий голос девушки выводил страдание. От горизонта медленно и лениво . отделялся кроваво-красный месяц, Груздев почесал за ухом и, завалив набок картуз, сказал:

— Обобрал ты меня, Устин. Мужиков у меня и так маловато было, а теперь я как шах, один над бабами воевода. — Он лихо закрутил усы и засмеялся.

— Ничего, Петр Васильевич, и мужики у тебя еще есть, и ребятишки какие уже повзрослели.

— Как сказать, а больше половины актива, почитай, ты у меня сгреб. Ну, ничего не; поделаешь, раз надо... И откуда его нечистая сила, этого Мамонтова, на наши головы принесла? Ведь, скажи, чисто саранча.

Груздев побарабанил пальцами по столу, поправил фитиль лампы и, широко зевнув, как бы невзначай, спросил:

— Ну, был у Натахи Пашковой? Как она там?

— Горя она своего не почуяла, а я изболелся, глядя на нее с дитем малым.

— А какое такое горе? Да ты садись поближе да растолкуй без загадок.

Груздев придвинул табуретку. Устин сел и, положив на стол локти, начал не торопясь рассказывать...

— . ...И вот сошлись мы... Стрелял в меня, гадина. А когда я за ним погнался, он наутек. Конь у него добрый, вот завтра увидишь. Уйдет, думал, вражина. Только нет, не ушел. Два раза из винтовки в него саданул. А когда подъехал к нему, увидел помутневшие глаза его проклятые и зубы ощеренные, будто и после смерти на меня грозился. Ну, да ладно об нем толковать. А вот Антона Селезнева не могу забыть.

Груздев встал и, обняв Устина, крепко поцеловал.

— Жаль мне, Устин, моего крестника Антона, а ту собаку... Пусть его вороны растащат.