Боевой 19-й

— А-а!.. Ну что же стоишь, голубчик? Садись. Куришь? — Бахчин предложил папиросы.

Красноармеец поблагодарил и вынул голубой узорчатый кисет. Бахчин стал спрашивать красноармейца таким тоном, словно перед ним был не пленный, а старый знакомый, сослуживец.

— Рассказывай, где служил, сколько, у кого?

— В первом Воронежском кавалерийском полку, — ответил Чеботарев.

— Много казаков убил? — вкрадчиво спросил Бахчин.

— Не знаю. В атаке не был, рубать не приходилось, а пуля что ж, она... она не видна.

— А рубить умеешь?

— Умею.

— Та-ак. Коммунист?

— Нет.

— Врешь!

Бахчин побагровел, вскочил со стула и ударил Чеботарева по лицу. Тот упал. Подоспевшие казаки поставили его на ногй и посоветовали:

— Ты не падай, когда с тобой говорят всурьез.

— Коммунист?

по

Чеботарев отрицательно покачал головой, облизывая окровавленные губы.

— Уберите!

Через полчаса казаки курили махорку из голубого узорчатого красноармейского кисета.

Позже привели крестьянина. Ему было лет сорок пять. Дорогой он горячо говорил:

— Идемте, идемте. Я не боюсь, а правое отымать последнее у вас нету. Это хоть кто скажет. У меня ребятишек полна хата.

Но чем ближе он подходил к штабу, тем меньше горячился, а перед есаулом оробел и сник.

Бахчин был неудовлетворен поспешным расстрелом Чеботарева. Это произошло слишком быстро, без просьб о помиловании, без унижений, без слез со стороны приговоренного, и то, что Чеботарев спокойно держался, рассказывая о себе довольно правдиво, бесило Бахчина.

— В чем дело? — заорал Бахчин, изменяя обычной своей манере.

Крестьянин показал на казаков и пояснил, словно не они его, а он их привел:

— Забижают... из последнего отымают, ваше...

— Молчать! — скривил рот Бахчин. — Не тебя спрашивают!

— Сено казакам не давал, матерился по-всякому, а одного — так каменюкой...

— Не каменюкой, а я его только комочком землицы, попужать, и то не бросил, ей-право, — виновато улыбнулся крестьянин.

— Довольно! — остановил Бахчин. — Что ж ты, сволочь? Казаки за тебя кровь проливают, а ты... Как фамилия?

— Фамилию мою вы спрашиваете? — с мужицкой хитростью переспросил крестьянин. — Фамилия моя Кулешов Иван Евстигнеевич.

— Лошадь есть?

— Лошадь? — на лице у Кулешова был написан испуг, и, растягивая слова, точно- жел.ая замедлить надвигающееся несчастье, он ответил: — Лошадь? .. Это... стало быть, есть.

ill

— Лошадь взять, а ему всыпать плетей.

— Как же это понять? — растерялся Кулешов. На его лбу выступили крупные капли пота.

— Поймешь.