Боевой 1918 год 3

— Несколько листиков бумаги, представляющих из себя правильно составленный документ, иногда значат больше, чем вся мистика мира. А фрицы отлично разбираются в бюрократии. И понимают, в каком случае тоненький лист превращается в бронеплиту, надежно прикрывающую зад.

Буденный поморщился:

— Фу, писанина…

На что получил пояснение:

— Ты тут не фыркай, а на ус мотай. Вот будь у твоего взводного рабочий журнал, где было показано что он проводил все занятия и инструктажи. Да с росписями сержантов о прохождении. И что бы ты делал?

Семен возмутился:

— Да толку с того журнала, если люди погибли?

Я наставительно заметил:

— Толк в том, что задокументированное проведение всей необходимой учебы снимало бы большинство вопросов к комвзводу. То есть человек сделал все, что было в его силах чтобы выполнить свою задачу. Ну а если среди подчиненных нашелся кто-то особо тупорылый, то от этого никто не застрахован. Человеческий фактор еще никто не отменял.

Собеседник, несколько опешив уставился на меня:

— И что? Будь тот журнал, вышло бы что Сидоренко вообще не виноват? Но он командир! Он отвечает за своих людей!

— Почему не виноват? Виноват! Именно потому, что это его люди. Но документ бы показал, что он не только самогоном баловался, но еще и работал. То есть за то, что недоработал — понижение в должности заслужил. А вот нагайка в данном случае была бы совершенно излишней…

В общем, какое-то время мы с Михалычем спорили по поводу необходимости армейской бюрократии. А то у нас тыловики завели себе гроссбух, где ведут учет всего и вся, а вот строевики как-то вообще практически забили на документацию. Только у артиллеристов и бронеходчиков все нормально. Остальные же (невзирая на наличие писарей) просто замечательно проводят время, почти не утруждая себя мозговой деятельностью. Я с этим борюсь, но пока как-то не очень получается. С другой стороны, сильно давить тоже нельзя ведь еще буквально девять месяцев назад эти люди были просто беспредельщиками без руля и ветрил. Вот так передавишь, а у них вновь резьба соскочит. Хотя, конечно, уже вряд ли (не зря ведь я столько времени пахал) но зачем нарываться? Так что будем действовать плавно, тихо, аккуратно. В общем выполнять все те действия, которые необходимы при варке лягушки.

Тут Буденный что-то отвлекся и со смехом вспомнил как я нас всех «красной сволочью» обозвал. На что я, пожав плечами неосторожно посетовал что это слова из песни. Спутники живо заинтересовались какой именно. Ну и пришлось озвучить что, сидя в контрразведке слыхал как казаки пели:

— Над Доном угрюмым, идем эскадроном.
На красную сволочь нам пуля дана
Не падайте духом поручик Голицын
Корнет Оболенский налейте вина

На это Берг с удивлением заметил, что года полтора назад пересекался с одним поручиком Голицыным и неужели это про него песня? Но потом сам себе засомневался, так как поручика ожидал суд, потому что тот спьяну пристрелил штабс-капитана и ряд ли бы он после этого стал героем песни. Семен же просто сплюнул, посетовав что про каких-то корнетов песня есть а вот про героических чуровцев до сих пор так и нет. После чего хитро глянул на меня. Ну а я чего-то повелся и ухмыльнувшись ответил:

— Про чуровцев не знаю, а вот про тебя точно есть.

Усач удивился:

— Эт какая? Не слыхал…

Я же, подмигнув спутникам, заголосил:

— По военной дороге шел в борьбе и тревоге
Боевой восемнадцатый год
Были сборы недолги
От Кубани и Волги
Мы конец поднимали в поход

Казаки конвоя навострив уши максимально сблизились, ну а я продолжал:

— Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили
На рысях на большие дела
По курганам горбатым
По речным перекатам
Наша громкая слава прошла

Когда вокал внезапно прекратился, ошарашенно слушающий Семен, жадно затребовал:

— А дальше?

Пожав плечами, ответил:

— Дальше не помню…

Ну правильно, там ведь в тексте и про польских панов, и про псов-атаманов. Да еще и про наркома. Так что сейчас я очень вовремя остановился. Но Буденный на мои слова не очень-то повелся. Наоборот — торжествующе захохотав, он подытожил:

— Как же — «не помню»! Так и скажи, что еще не придумал! Или ты считаешь, что хучь кто ни будь сомневается, что все те песни твои? — и видя, что я не реагирую добавил — Вот одно не пойму Чур и чего ты такой стеснительный? Другой бы об том на каждом углу кричал, а ты словно барышня-смолянка мнёшься да морщишься. Характериком тебя зазвать — злишься. Стихотворцем — кривишься. Что тебе не так?

Пришлось возразить:

— Я не стеснительный. Я — деликатный. Славы не ищу…

На что в ответ снова получил смех: