Боевой девятнадцатый

— Версты не считаны, силы не меряны, товарищ командир.

— Песенку, Решетов! — кричал Паршин.

Ой, при лужку, при луне,
При счастливой доле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле.

И когда хор голосов подхватывал запев, Зиновей, закрывал глаза и тихонько подтягивал:

При знакомом табуне
Конь гулял по воле.

Но кончена песня. Паршин переводит коня на рысь, и отряд мчит за ним по степным дорогам. Под вечер останавливаются в большом селе. Бойцы кормят и поят лошадей, беседуют с крестьянами, охочими до новостей, и снова трогаются в путь.

Но где, какими дорогами идти, чтобы попасть в район движения буденновцев? Все время дожди, дороги испортились, лошади устают, и отряд вынужден часто останавливаться на отдых. Паршин решил не торопиться и переждать в Усмани. Там он узнает, что ему следует предпринять дальше.

А в эти дни под Орлом днем и ночью гремели бои. То здесь, то там завязывались отчаянные схватки, в которых не уступала ни одна из сторон. Белогвардейцы, приблизившиеся к центру страны, стервенели. Им чудилось — еще один удар, еще один нажим, и части Красной Армии будут опрокинуты, смяты и путь к Москве будет открыт. Белое командование бросало в бой свежие резервы из офицерских полков, но они неизменно разбивались о стойкость коммунистических рот и батальонов. Железнодорожники, защищая Орел, пустили навстречу два поезда по обеим колеям, вызвав крушение. Тяжелые пульмановские вагоны, груженные песком, завалили полотно железной дороги и преградили путь вражеским бронепоездам.

Преодолевая пятисоткилометровый путь, к Воронежу спешил корпус Буденного.

В Воронеже в гостинице «Бристоль» расположился штаб генералов Мамонтова и Шкуро.

Днем против ресторана без умолку ревел военный оркестр. Казаки Шкуро в черкесках с широкими рукавами носились в вихревой пляске «наурская» с зажатыми в зубах кинжалами. Мелькали голубые башлыки на красной подкладке. Взвизгивала медь тарелок. Звонко бил барабан. «Аджа!» — выкрикивал то один, то другой плясун, изгибаясь кошкой, и несся по кругу, рассекая кинжалами воздух.

Танец кавказских горцев не привлекал внимания горожан. Улица пустовала. Жидкая толпа зевак и ребятишек, глазевшая на лихих казаков, стояла немо и всякий раз испуганно пятилась, когда плясун с кинжалом проносился мимо.

За углом, на Плехановской улице, у круглых рядов, на виселице с длинной перекладиной второй день качаются повешенные коммунисты — Иванов, Лаврентьев, Шлегель, Скрибис.

Прохожие останавливаются и, скорбно взглянув на знакомые изуродованные пыткой и смертью лица, идут дальше. С проспекта Революции доносятся глухие удары оркестрового барабана, и жители Воронежа спрашивают друг у друга: «Чему белые радуются?»

Из штаба Мамонтова — Шкуро выводят юного журналиста губернской газеты «Воронежская коммуна» Бабицкого. Его ведут по Плехановской улице к холодильнику, где месяц тому назад бились горожане с белоказаками Мамонтова. На бледном лице юноши спокойствие. Молча идет он со скрученными назад руками в свой последний путь, твердо ступая по булыжной мостовой. По этой же улице, к холодильнику, спешит жена расстрелянного коммуниста Моисеева, чтобы получить тело своего мужа. Она кусает платок, прижатый к губам. В сухих глазах застыли тоска и ненависть.

В контрразведке мучают и пытают схваченных ночью советских граждан.

На одной из центральных улиц города в доме старой учительницы тихо. В комнате за темным пологом полумрак. На кровати лежит человек. Порой дрогнут смеженные веки, откроются глаза и неподвижно смотрят в потолок. Сегодня он долго разглядывал синеватые обои с причудливыми узорами. Сознание медленно возвращалось. Он силился понять, где он и что с ним, но не мог долго сосредоточиться на одном. Он снова погружался в состояние забытья. Увидев вдруг старую женщину, вошедшую в комнату, он хотел позвать ее, но не мог. Она снова исчезла за дверью.

Комната, в которой сидит старушка, небольшая, уютная. В шкафу за стеклянной дверью видны корешки толстых, с золотым тиснением, книг. На стенах висят репродукции с картин Шишкина и Сурикова. В углу накрытый чехлом рояль. Маятник стенных часов мерно качается. Подоконник заставлен цветами, на окнах, тюлевые занавески. Вечером на окна опускаются шторы и зажигается висячая с зеленым абажуром, лампа.

По условленному звонку старушка проходит к двери и ждет второго звонка. Потом она осторожно, чтобы не греметь, открывает дверь и, пропустив молодую женщину, говорит шепотом:

— Все благополучно.

Сегодня посетительница пришла позже обычного, и по лицу старушки поняла, что все без изменений.