И взял мелок, которым здесь по старинке натирали кии, слегка раскрошил в пальцах и вывел на зеленой ткани стола:
БОРГ
– А теперь смотри еще внимательней, Борг.
Меловые буквы вздрогнули, двинулись – Боргу, вероятно, казалось, что лишь в его затуманенных болью глазах, но буквы и вправду шевелились, складываясь в новую надпись, зеркально отражающую прежнюю.
– Ты понял меня, Борг? – И выпустил бороду детины и брезгливо отряхнул кисть.
Борг еще мгновение хлопал глазами, а затем вскочил и ринулся к двери бара, по пути чуть не свалив парочку теснившихся у стола любопытных.
Детектив развернулся, подошел к Еве, взял ее за руку и потащил обратно к барной стойке. Сделал он это без особенной деликатности. Ева, усаженная на высокий табурет, ойкнула и прошептала:
– Что вы с ним сделали?
– Фокус показал.
Женщина оглянулась. И не оглядывался. Он и так знал, что окружен сейчас двумя-тремя метрами пустого пространства. В битком набитом баре это производит жутковатое впечатление.
– Два виски.
Бармен дернулся и поспешил подтолкнуть к ним два стакана, наполненных чуть более, чем у барменов в обычае.
– Не буду я пить виски, – возмущенно прошипела Ева.
– Будете.
– Вы кто – детектив или балаганный фокусник?
– Пейте уже наконец.
Ева подумала и опрокинула стакан в горло. Поперхнулась, закашлялась. На глазах выступили слезы. Она смахнула слезы ладонью и улыбнулась:
– А вы, оказывается, джентльмен.
И не ответил. Отхлебнув половину, он потребовал:
– Расскажите мне о вашем старце Иеремии.
Ночью в дверь восьмого номера постучали. И ждал этого стука, надеялся, что его не случится, и надеялся, что случится. Так и не разобравшись, он накинул на плечи халат и отпер дверь. Ева стояла на пороге с бутылкой виски. Улыбка ее была одновременно развязной и жалобной.
– Вы ведь любите виски? Почему вы пьете только бурбон?
– Проходите, – устало сказал И, отбирая у женщины бутылку.
Ева прошла в глубь номера и уселась на так и не разобранную постель.
– Вы были правы. Я никогда не изменяла мужу.
И откупорил бутылку, разлил виски по стаканам. Один протянул Еве, но та покачала головой.
– Мы поженились, когда мне исполнилось восемнадцать. Ему тоже было восемнадцать. Мы познакомились в баре. Я как раз бросила колледж и приехала в Санта-Круз. Мне просто некуда было больше податься. В тот год я поняла, что ничего необычного со мной уже не случится. Меня не полюбит великий и страшный человек. Меня вообще никто не полюбит, и мозгов у меня тоже нет. Герберт сидел в этом баре уже три дня и пил горькую. Он пил и пил – и не пьянел, совсем как вы. Он начал ко мне приставать, я его отшила, а потом мы разговорились. Он родился со мной в один день, представляете? Его настоящее имя Артюр Рембо. Был на Старой Земле такой поэт, отчаянный дебошир, пьяница и развратник. К восемнадцати он уже прославился, а в девятнадцать бросил писать. Совсем. Умер, когда ему исполнилось тридцать семь, и так и не написал больше ни единой строчки. Но Герберту-то было восемнадцать, и он
– Как вы ему объяснили свой отъезд?
– Я иногда навещаю мать в лечебнице. Герберт терпеть ее не может и отпускает меня одну. Я сказала, что еду к матери.
И вздохнул:
– Похоже, он вам не поверил.
Ева удивленно подняла глаза:
– Почему вы так думаете?
– В баре за нами следили. Плюгавенький такой человечек в шляпе с полями. Сначала сидел за стойкой, потом переместился за один из крайних столиков. Он все время очень старательно прятался за полями своей шляпы и за газетой.
– Почему вы думаете, что следили за мной, а не за вами?
И задумчиво поболтал виски в стакане и ответил:
– Потому что за мной не стал бы следить плюгавенький человечек в шляпе с полями, на котором будто проштамповано: «Частный сыск, постоянным клиентам скидка пять процентов».
– Почему вы меня не предупредили?
– А это помешало бы вам атаковать дверь моего номера?
Ева замерла на секунду и качнула головой.
– Тогда какой смысл?
Женщина встала и подошла к окну, зябко обняв себя за плечи.
– Вы знаете, зачем я пользуюсь мимиками?
Подождав ответа и не дождавшись, она продолжила:
– Я оставляю мимиков на каждой планете, на которой бываю. Их не очень много – в основном я навещаю мать, иногда мы ездим за покупками в Центр или на курорты. Редко, иначе бы не хватило даже того, что досталось мне от мамы. Я храню их, потому что надеюсь – однажды мне хватит решимости, и я… ну, вы понимаете. В моем завещании сказано, что тогда одного из мимиков должны активировать и наложить на него копию моего сознания. Часть денег я положила на отдельный счет. Я надеюсь, мужу будет нелегко меня разыскать.
– Вы понимаете, что у мимиков нет равных гражданских прав?
Ева уперлась лбом в холодное стекло и пробормотала:
– Ах, все я понимаю. Мне раздеться?