Молитвенный дом оказался по-амбарному гулок и пуст. Здесь даже пахло амбаром, из которого вывезли все зерно и откуда ушли даже мыши. Нет, одна мышь все же осталась. Старая серая мышь с высохшими от преклонного возраста лапками и плутоватой мордочкой.
В молитвенный дом И забрался через форточку, без особого изящества подняв задвижку. Можно было бы и не забираться через форточку, но ломиться в двери на глазах у засевших в пабе буянов ему точно не хотелось. Горькая удаль неудачников, которые могли бы стать Талейранами, а стали Гербертами Брюннерами. Сколько же их набралось за почти две сотни лет? И намеревался выяснить это, помимо других вещей.
По обеим сторонам комнаты возвышались то ли хоры, то ли просто щелястая галерея. Под крышей томились солнечные лучи и перепархивали, роняя перо, мелкие птахи. Шум от их крыльев казался театрально-преувеличенным. И обошел помещение на цыпочках, стараясь наступать на менее скрипучие половицы. В центре зала стояла деревянная конторка. Конторка пустовала, но слой пыли на ней был заметно тоньше, чем на остальных предметах. Похоже, когда регистрационную книгу являли миру, она лежала именно здесь.
И приставил руки ко рту воронкой и заорал:
– Эй! Есть здесь кто-нибудь?
После третьего или четвертого крика из-за дальней двери послышались шаркающие шаги. Значит, Ева была права: старец жил при молитвенном доме.
Он и вправду выглядел глубоким стариком, хотя должен был пройти не менее двух курсов омоложения. Кожа обтягивала лысый череп, особенно рядом со ртом, где губы обнажали белесые и беззубые десны. Седые волоски рядом с большими, оттопыренными ушами, пергаментно-желтыми, казались солнечным блеском на позолоте. На старике был оранжевый комбинезон, в руках – большие садовые ножницы и брезентовые рукавицы.
Старец Иеремия с подозрением моргнул голыми веками и прошамкал:
– Как вы сюда попали? Я вроде бы запирал наружную дверь.
– Я шел, шел и вот пришел! – радостно возопил И. – Я – коллекционер древностей, раритетов, собиратель старинных почерков!
Ева предупреждала, что в общину не принимают чужаков, так что с просьбой о причащении к таинству Святого Круза можно было и не соваться. По опыту И знал, что, чем глупее предлог, тем охотней люди верят в его подлинность. Лучше всего принимают страховых агентов, продавцов пылесосов и домашних роботов или что-нибудь совсем экзотическое типа скульпторов по ногтям или борцов за чистоту родной речи.
Пока старец переваривал сообщение, пожевывая черепашьими деснами, И подпорхнул к нему и извлек из кармана пиджака кисточку, пузырек с тушью и лист чистейшей бумаги.
– Что может быть благородней искусства каллиграфии, коллега! В наш технологический век почти все забыли, как отрадно видеть выводимые на чистом листе литеры. Редко и встретишь человека, способного начертать что-либо, кроме закорючки на заборе или гнусного вида граффити. Вы, как я слышал, еще причастны нашему прекрасному деланию. Прошу вас, умоляю, не откажите мне в образце вашего почерка.
Говоря это, И подтолкнул старца к конторке и выложил бумагу перед ним. При этом он не переставал щебетать:
– Я, персонально, предпочитаю утонченное иероглифическое письмо. Однако недостаток иероглифов в том, что их, ха-ха, просто не напасешься. То ли дело буквы, изумительные, волшебные буквы, складывающиеся то так, то эдак, то в совсем невероятных сочетаниях. Сдается, в последнее время их власть недооценивают, а зря…
– Что я должен написать? – перебил ошеломленный старец.
И всплеснул руками и втиснул в дрожащие пальцы Иеремии кисточку, уже смоченную в туши.
– Это абсолютно, совершенно не важно. Главнейшее – почерк. Да вот напишите хоть А и Б.
Старец, послушно дрожа кисточкой, вывел на листе шаткое АБ. Буквы И, конечно, между А и Б не было.
– Как это характерно, – пробормотал И без грамма прежней напускной веселости.
– А? – удивился старец.
– Б! – мрачно буркнул И. – Всё, проехали. Спасибо за проделанную работу, коллега.
– Это всё? – еще сильнее удивился старик.
– Всё.
– Я могу идти?
– Можете.
Старикан в изумлении покачал головой на длинной морщинистой шее и принялся долго, тщательно разворачиваться на негнущихся от ревматизма ногах. Пока Иеремия разворачивался, И подхватил кисточку, влепил между кособокими А и Б маленькую буквицу «и», после чего совершенно школьническим движением пришлепнул сырые чернила к оранжевой спине старца. Бумажка прилипла. Старец замер.
– А теперь, голубь мой шестикрылый, принесите-ка мне регистрационную книгу, – сказал И.
Тон детектива не был тоном приказа, тем не менее старец послушно зашаркал в глубь дома. Бумажка с впитавшимися в оранжевый комбинезон чернилами светилась на его спине, как осенний лист в омуте.
Специально он, что ли, подбирал Марий?..