Боевыми курсами. Записки подводника

Надо сказать, что в последнее время немецкие самолеты стали все чаще и чаще преследовать наши подводные лодки, шедшие по фарватерам. Они вынуждали их уходить на глубину, но и тогда не оставляли в покое, буквально засыпали фарватеры авиационными и глубинными бомбами.

Вот и в этот раз у мыса Фиолент мы всплыли в подводное положение и пошли по фарватеру минного поля под дизелями, а когда впереди по курсу на большой высоте появился немецкий самолет, привычно приготовились к уклонению. Последовала команда вахтенного офицера:

- Срочное погружение!

Верхняя вахта быстро нырнула в рубочный люк, а я, как обычно, спустился с мостика последним и остался в боевой рубке, ожидая погружения с дифферентом 8 градусов.

Но что это? Дифферент стал стремительно увеличиться, а подводная лодка и не собиралась погружаться… Все объяснил четкий и невозмутимый доклад старшины трюмных мичмана Щукина:

- Не открылась машина вентиляции кормовой группы балластных цистерн.

Затем последовал доклад командира отделения рулевых Киселева:

- Подводная лодка не слушается вертикального руля! [157]

Вот нежданно-негаданно попали в переплет: в небе кружит самолет противника, а лодка, точно напоказ, выставила над водой корму.

Прошли секунды, но для меня они тянулись долго, очень долго…

В минуты опасности или сложной боевой обстановки я всегда с особой остротой ощущал важность и ответственность своей командирской должности, и это помогало собраться. Эта выработанная на флоте черта характера не раз выручала меня в почти безвыходных ситуациях.

Итак, уповать на чудо не приходилось, а времени на принятие решения почти не оставалось. Корабль с опущенным носом медленно относило в сторону минного поля. В голову пришла единственно верная мысль: надо всплывать и до выяснения причин аварийного дифферента отбиваться от самолета артиллерией.

- Артиллерийская тревога! - скомандовал я, склонившись в нижний рубочный люк.

Как только артиллерийский расчет собрался в боевой рубке, отдаю команду:

- Продуть главный балласт!

Тут же засвистел воздух высокого давления в цистернах главного балласта.

Подводная лодка всплыла быстро, дифферент стал понемногу отходить. Выскочив на мостик, мы обнаружили, что самолет, пролетев стороной, нас не заметил (а может быть, ему было не до нас) и продолжал следовать по направлению к городу. Все как один вздохнули с облегчением - повезло…

Но что случилось с системой погружения, не пролился ли электролит (серная кислота) из баков аккумуляторной батареи? Я запросил инженера-механика Шлопакова и вскоре услышал доклад:

- Машина вентиляции седьмого отсека исправна и переведена на пневматику! В аккумуляторных ямах электролита нет.

На душе полегчало. Решили не погружаться и дальше следовать над водой. Пройдя минное поле, мы легли курсом на юг: Я остался на мостике. Ко мне поднялся комиссар. [158] Мы молча закурили, еще не оправившись от случившегося.

Когда комиссар докурил, повернулся ко мне и, облокотившись на борт, стал рассказывать о том, что происходило в отсеках, пока мы боролись с дифферентом.

Сразу после посадки людей в Камышевой бухте он спустился в центральный пост и прошел в носовой отсек, где мы разместили большую часть эвакуированных. Люди были крайне истощены и морально и физически. Пережитые тяготы блокадной жизни оставили на них особый отпечаток: они смотрели настороженно и в то же время внимательно, оценивая наши действия. Командир первого отсека, лейтенант Егоров, с присущим ему спокойствием распоряжался размещением людей. Наводя порядок в отсеке, он не повышал голос, осознавая огромное влияние своих слов и интонации на людей, очутившихся в новой пугающей обстановке замкнутого пространства. Матросы, успокаивая женщин и детей, устраивали их в отсеке наиболее удобно, хотя вряд ли наши пассажиры тогда могли осознать эту заботу, поэтому лишь принимали все указания с молчаливой покорностью и занимали свои места.

Когда мы наконец вышли из Камышевой бухты, женщины и дети угомонились, раненые притихли, наши пассажиры перестали шуметь и ходить по отсеку. Однако, когда после погружения вблизи корпуса разорвался снаряд, многих покинуло самообладание. Они, точно по команде, подняли голову, на их лицах застыл испуг; в воздухе повисло тревожное ожидание чего-то страшного и неотвратимого. К своему ужасу, они вдруг прониклись осознанием того, что над их головами сомкнулись тонны воды, под ногами больше нет привычной земной опоры, и в случае чего вырваться отсюда будет невозможно.

Кому- то почудилось, что в отсек неминуемо хлынет забортная вода, и страх быстро передался остальным. Многие стали кричать, настойчиво уговаривать вернуться, будто в Севастополе их ожидали тишина и покой. Больших трудов стоило комиссару вместе с командиром отсека их успокоить. Егоров старался призвать пассажиров к выдержке и спокойствию, а также немедленно помочь [159] детям и женщинам. В конце концов он сумел вселить в людей уверенность. Спустя какое-то время люди успокоились, взяли себя в руки и, сбросив оцепенение, подавили в себе естественный страх.