Боевыми курсами. Записки подводника

День, который команда и наши гости провели без сна, заканчивался. После пережитого вряд ли кто-либо мог спать спокойно, к тому же во всех отсеках было очень душно, так как людей на подводной лодке оказалось в два с половиной раза больше положенного.

Тут и там слышались стоны раненых, тихие разговоры женщин и гомон ребятишек. После обеда дети быстро сдружились с матросами и старшинами. И вот уже мальчики и девочки, истосковавшиеся по отцам, которых, возможно, больше никогда не увидят, и наши моряки, давно не ласкавшие своих детей, вместе наблюдали за приборами и механизмами, развлекали друг друга незатейливыми играми или просто делились впечатлениями. К вечеру разговоры и детский смех стали затихать, люди в изнеможении засыпали. [162]

Ночью я спустился с мостика в центральный пост, а затем пошел в отсеки, чтобы проверить организацию службы, размещение раненых, женщин и детей. Осмотр я начал с кормового отсека. Пожилая женщина на ближайшей к переборке койке, увидев меня, потеснилась и пригласила сесть рядом.

- Садись! Садись, товарищ командир! - полушепотом сказала она.

Ее низкий грубоватый голос прозвучал неожиданно мягко, но вместе с тем довольно настойчиво. Я поспешил сесть, чтобы не привлекать лишнего внимания отдыхающих и не мешать людям спать.

Из короткого рассказа женщины понял, что ее муж, сын и сноха работали на Севастопольском морском заводе в одном цехе. Осенью 1941 года, при налете фашистской авиации на завод, несколько бомб попало в цех, и все трое разом погибли. Она осталась с внучкой. Трудно, очень трудно было пожилой женщине работать и растить внучку в условиях блокады и непрекращающихся боев. Но на заводе не забывали ее, чем могли, помогали. Вот и теперь добрые люди помогли ей эвакуироваться.

Слушая ее, я незаметно оглядывал отсек, в глубине которого, почти невидимые во мраке, лежали раненые бойцы.

Я прервал женщину, едва коснувшись ее рукава, и направился к красноармейцам. Они просыпались, пытались приподняться, но, слабо улыбнувшись, видимо только из вежливости, опять впадали в забытье.

Среди раненых оказалась молодая девушка. Из-за тяжелого ранения лежать она могла только на спине. Ее большие, широко раскрытые глаза смотрели в подволок. Она закусывала нижнюю губу, чтобы сдержать стоны и не разбудить остальных раненых. Невольно подумалось: каково же ей пришлось во время аварийного дифферента?

Вот что после войны написал про эту девушку бывший командир отделения радистов Николай Ильич Миронов:

«В июне 1942 года наша подводная лодка «С-31» вместе с другими лодками бригады помогала осажденному Севастополю. Под водой мы доставляли туда боеприпасы, [163] провизию, оружие и военную технику, а на обратном пути эвакуировали женщин, детей и раненых. В одном из рейсов мы приняли на борт часть экипажа, оставшегося в живых после гибели теплохода «Грузия». Среди них была молодая красивая девушка, звали ее Таня. По воздушной тревоге Таня находилась на кормовой палубе теплохода: подавала снаряды к зенитному орудию. При попадании в теплоход авиабомбы взрывной волной ее выбросило за борт. Она была сильно контужена, но спаслась, потому что отлично умела плавать… Видя тяжелое состояние Тани, мы решили ей помочь: поместили в первом отсеке и установили около нее дежурство на всем переходе от Севастополя до Туапсе. Нас было 8 человек, и каждый дежурил по часу. Тане было всего лишь 17 лет».

Но не намного старше Тани были тогда и наши подводники. Измотанные погрузками и разгрузками, беспрерывными тревогами и бомбежками противолодочных сил противника, отказывая себе во всем, они ухаживали за ранеными…

В полумраке ночного освещения я не мог разглядеть лиц всех людей, расположившихся на койках, палубе, банках и разножках, но по их движениям и дыханию я ощущал, как беспокойно они спали.

Я вернулся к позвавшей меня женщине и снова присел рядом. К нам подошла еще одна немолодая женщина, которая, как выяснилось, и спровоцировала суматоху в отсеке. Я, не без упрека, поинтересовался у нее, почему она так нервничала, когда подводная лодка погрузилась.

- К бомбежкам и обстрелам мы привыкшие, - скороговоркой стала объяснять она, дотронувшись до своего виска, точно желая убедиться, что голова по-прежнему на месте. - Но там хоть земля, есть где укрыться, а здесь… - Она укоризненно подняла глаза на подволок отсека…

Из коротких сбивчивых рассказов женщин я, наконец, понял, почему после погружения они повели себя так беспокойно. Действительно, к авиационным налетам и артиллерийским обстрелам жители Севастополя привыкли. Это казалось им естественным фоном войны. [164]

Днем люди скрывались в бомбоубежищах и подвалах, а ночью, когда немцы затихали, их жизнь, хотя и тяжелая, шла своим чередом.