Боевыми курсами. Записки подводника

— Чайку необходимо после победы выпить, — и, не получив ответа, поспешил накрыть стол.

За столом кают-компании собрались все офицеры. Тут же зашел оживленный разговор о прошедшей торпедной атаке. Всех интересовал один вопрос: почему такая малая цель имела такое сильное охранение? Предположения были высказаны следующие.

После падения Севастополя прошло слишком мало времени для того, чтобы фашисты могли использовать его в качестве перевалочной базы, слишком сильно был разбит город и причальный фронт его бухт. Развитые пути сообщения вдоль крымского побережья между Ялтой, Феодосией и Керчью у немцев отсутствовали. Да и наши торпедные и сторожевые катера активно действовали на подходах к этим базам, сдерживая интенсивность перевозок. Использовать Новороссийск как порт фашисты так и не смогли вплоть до его освобождения.

В то же время растянутый южный фронт немцев нуждался в пополнении живой силы, боезапаса, военной техники и других видов довольствия. В силу этих обстоятельств враг был вынужден осуществлять морские перевозки малыми плавучими средствами под внушительной охраной. Большое скопление этих сил, обнаруженное нами в Ялте и Двухъякорной бухте, явилось неоспоримым подтверждением последнего.

Из сводок Совинформбюро мы знали, что на Кавказе немцы все еще рвутся вперед, хотя уже упоминались первые контратаки наших войск.

В ночное время, сквозь атмосферные разряды, сквозь позывные и шифровки множества радиостанций наши радисты умудрялись поймать отрывочные фразы последних известий. В таких случаях комиссар заходил в радиорубку, где сутки напролет, не отрываясь от наушников, несли вахту радисты Ефимов и Миронов, сам брал наушники и вслушивался в скрипучий прерывающийся радиоэфир.

Вот и сейчас сквозь шелест, скрип и щелчки разрядов им удалось принять лишь отдельные отрывки: «…в районе Сталинграда, в заводской части… города идут тяжелые бои…» Снова возникли помехи, и Миронов не смог уловить окончания фразы…

Наступило время нашего возвращения в базу. Мы легли на курс в Поти. Небо наконец-то стало затягиваться серыми тучами, подул ветер и по морю покатились волны…

Когда стемнело, штурман Шепатковский вышел на ходовой мостик и начал определение места корабля по горизонту. В правой руке он держал секстан[26], а левой — придерживал тонкую трубку, направленную на тусклый морской горизонт. Заглядывая в окуляр трубки, он старался совместить с горизонтом отражение заранее выбранной по звездному глобусу звезды, определяя ее высоту. В боевой рубке с секундомером и записной книжкой штурмана стоял его верный помощник в астрономических наблюдениях старший рулевой Григорий Голев.

— Товсь!.. Ноль! — громко командовал Яков Иванович и быстро спускался в боевую рубку, чтобы снять отсчет высоты звезды с лимба секстана.

Записав данные, он вновь поднимался на мостик, замерял высоту второй звезды и вновь командовал:

— Товсь!.. Ноль!

Он снова спускался вниз, к Голеву, сообщая ему высоту второй звезды. Затем таким же путем он определял высоту третьей звезды. Каждый раз Голев подробно записывал показание времени и отсчет секстана, сообщаемого ему штурманом. После окончания замеров высот трех звезд они спустились в центральный пост. Через небольшое время астрономическая задача по определению места подводной лодки в открытом море по звездам была решена. Полученную невязку между счислимым и обсервованным местом приняли в расчеты кораблевождения.

Я было прилег отдохнуть перед обедом в своей каюте, когда услышал показавшийся мне необычным разговор на повышенных тонах между штурманом Яковом Ивановичем Шепатковским и инженером-механиком Григорием Никифоровичом Шлопаковым. Их громкая беседа заставила меня встать с дивана и пройти в центральный пост.

Оба стояли у штурманского стола и спорили, отчаянно жестикулируя, причем Яков Иванович старался ватмановским листом прикрыть от Григория Никифоровича карту. Редкие русые волосы Шлопакова растрепались, обнажив небольшую лысину, он сердито смотрел на стоящего у карты Щепатковского и уже порывался отвести руку штурмана, зажавшую ватман. Мое появление Яков Иванович встретил сконфуженной улыбкой, но я на нее не ответил. Когда я поинтересовался, что же произошло, выяснилось, что в порыве внезапного гнева штурман не позволил инженеру-механику взглянуть на путевую карту района, где мы ходили. Шепатковский объяснил, что Шлопаков оторвал его от прокладки и тем самым вызвал у него столь бурную реакцию. Конечно, причина крылась в их давней взаимной неприязни, но все равно Щепатковский вышел за рамки дозволенного, о чем я не преминул ему сказать:

— Мне незачем вам напоминать, Яков Иванович, о необходимости быть более корректными с Григорием Никифоровичем, он старше вас и по званию и по возрасту.

Некоторое время он не произносил ни слова, но, быстро осознав, что погорячился и отказал Шлопакову в самом простом желании, в котором не мог оказать ни одному члену экипажа, он обратился ко мне:

— Товарищ командир, я все понял и готов извиниться перед Григорием Никофоровичем. Подобного больше не повторится.