Бог играет в кости (СИ)

…И вот он стоит в дверях, повесив трость, совершенно ему не нужную, на сгиб локтя и по обыкновению раздраженно сдергивая перчатки. Я сжал монетку в вспотевшей ладони.

Орел или решка. Чет-нечет… Рашид пытался отучить меня «пользоваться костылями». Он постоянно напоминал, что «магия» — у меня в голове, и всякие там кубики, дрейдлы или иные бебехи просто не нужны. Но удивительное дело: стоило мне взять в руки дайс, — тот самый, оставшийся, второй я когда-то, вечность назад, кинул Ассоль, и не знаю, что с ним стало… — и работать становилось гораздо легче. Тогда-то Рашид и подарил мне монету. Дешево и сердито: две грани, две вероятности. Есть, правда, еще ребро…

Всегда можно раздобыть монетку, — напутствовал Рашид. — Дрейдл ты потерял, кубик сломал, а вот монетка найдется всегда. Даже в старом пиджаке, за подкладкой, обязательно обнаружится пятак…

Сжав этот самый пятак, я поднялся навстречу отцу. Глубокий вдох…

— Здравствуй, папа.

— Алекс? Не ожидал тебя здесь увидеть.

Лицо — надменная маска.

— Я специально приехал, чтобы с тобой поговорить.

— Ты же мог догадаться, что я не на отдыхе… — и он повернулся, чтобы уйти.

Мы не виделись несколько лет, а у него хватает наглости сбежать от собственного сына? Ну ладно. Я ведь правда не хотел… «Щелчок».

— Это не праздный разговор. У меня к тебе дело.

— Сейчас совершенно неподходящее время. Позвони мне через месяц, я что-нибудь для тебя найду.

— Господи! Ты решил, что я хочу просить денег? — я вытаращился на него, как на умалишенного. Только ему, моему драгоценному папаше, могла прийти в голову такая дикая мысль… — И только для этого тащился через полмира? Клянчить подачку?

На нас уже начинали косо поглядывать, и отца это нервировало. Он нетерпеливо оглянулся на дверь, но я заступил ему дорогу. Он фыркнул.

«Щелчок»…

— Будь по твоему. Вижу, что ты не отцепишься… Сядем где-нибудь, где не так людно. Но учти: у меня очень мало времени.

Я попросил Воронцова быть где-нибудь рядом, но не вмешиваться. Отец его не знает, а подозрений Илья, в своем темном костюме, дорогих туфлях и модном галстуке, не вызовет. Говорили мы по-английски, но он заверил, что достаточно «сечет», чтобы уловить главное.

— Хочешь чего-нибудь? — спросил я, усаживаясь за столик.

— Скотч. — у отца дрогнули щеки, как всегда, в моменты наивысшего раздражения. Под его тяжелым, равнодушным, как у черепахи, взглядом, я снова почувствовал себя десятилетним мальчишкой.

— Прости, что все так неожиданно. Но у меня нет выбора.

— Удивительно, что на похороны матери у тебя времени не нашлось, но как только понадобилась помощь…

— Я ничего не говорил о помощи! — его тон начинал раздражать. — Мне не нужна твоя помощь. Скорее… Это необходимо тебе самому. Ты все еще сенатор?

— Настолько не следить за делами отца…

Я хлопнул по столу ладонью. Подскочила и зазвенела посуда, отец не повел и бровью.

— Хватит! Хватит играть в эти игры, они надоели мне еще в детстве! Папа… Прошу тебя… Побудь хоть раз самим собой. Тем человеком, которого любила мама, тем, кого в детстве боготворил я… Пожалуйста.

— Не смей вспоминать о матери…

— Отец.

Очень хотелось сорвать галстук, расстегнуть рубашку, или хотя бы оттянуть пальцами ворот, чтобы не так давил… Но я не мог. Не при нем.

— Хорошо. Говори.

Он глотнул из тяжелого стакана, только что принесенного официантом. Господь свидетель, он старался казаться невозмутимым и непробиваемым, но… Скотч в стакане подернулся мелкой рябью, а бледные пальцы, как лапы паука, судорожно липли к стеклу…

— Как ты себя чувствуешь? У тебя все хорошо?

Вдруг стало его жаль. Отец считал, что должен быть несгибаемым, целеустремленным — ведь только таким и должен быть настоящий мужчина… Жесткость — и полное отсутствие чувствительности, сострадания и понимания. Несгибаемость, неприятие слабостей ни своих, ни чужих… А теперь он стареет. Уже нет той пышной копны волос, которой он так гордился, под глазами усталые мешки, щеки избороздили морщины разочарования. Но взгляд всё тот же: пронзительный, колючий. Прямая спина…

— Последние несколько недель выдались действительно нелегкими. — он сделал еще один глоток и скупо улыбнулся. — У нас все кувырком, даже не знаю, чего ожидать дальше. — его тон намекал: «а еще ты, со своими надуманными проблемами»…

— Тем не менее, собрание клуба состоится.

— Это не подлежит обсуждению. Ты же знаешь.

— Да ладно, па… В детстве ты мне о нем рассказывал. Подумать только, я считал вас Рыцарями круглого стола! А на самом деле — ничего благородного в вашей деятельности нет… Только выгода.

Отец негодующе фыркнул, и отвернулся. Мои слова его задели.

— Ты уже вырос из детских сказок, я полагаю…

— Так что у вас творится?

— А ты не слышал о последних событиях? — он, конечно же, имел в виду взрывы.

Как и все политики, отец никогда не называл взрывы — взрывами. «Последние события», «сопряженный ущерб»; людей он называл исключительно индивидуальным ресурсом, а военные действия — вынужденной мерой воздействия.

— Такое имя: Джон Траск, тебе знакомо?

Он поморщился, и сделал еще глоток. Промокнул губы салфеткой, откинулся на удобную спинку полукресла.