Бог играет в кости (СИ)

Он выглядел не очень хорошо: под глазами набрякли мешки, резко обозначились морщины — скорее всего, совсем не спал. Представляю, что он чувствует… Конечно же, в первую очередь — недоверие к моим словам. И страх, и… возбуждение — надо было его знать! Отец всегда чувствует прилив сил, когда нужно решить сложную задачу.

Присев на кровать, он закрыл лицо руками и замер на несколько мгновений. Затем посмотрел мне в глаза. Внимательно, будто выискивая признаки безумия. Я был спокоен. Впервые я не нервничал при разговоре с отцом…

— У тебя есть доказательства? — я знал, что он спросит.

— Ты же видел Интернет. То, что там творится — прямое следствие уничтожения ИскИна. Он проник во все сети — государственные и военные структуры всех стран, в биржи, системы наведения ракет… Разум взял под контроль всё. А я его убрал. Уничтожил. Вырезал, как раковую опухоль. Теперь организм должен оправиться от болезни и начать восстановление. И ты можешь помочь. Возвращайся в Нью-Йорк, не стоит здесь задерживаться… Тучи пепла со стороны Исландии скоро сделают полеты невозможными. Вулкан проснулся.

— Ты меня пугаешь, сын… — у него в глазах светилось восхищение. Но даже сейчас он еще не был готов называть вещи своими именами.

— Не важно. Правда, сейчас это уже не важно. Тебе нужно идти, пап.

— Но… что я им скажу? Мне же никто не поверит!

Он поднялся, растерянно комкая в руках кашемировый шарф. Оглядел остальных, будто ища поддержки. Госпожа Гейгер, слегка улыбнувшись, подошла к отцу и взяла его под руку.

— Подумайте, мистер Мерфи: — по-английски она говорила с немецким акцентом. — Ваш сын совершил невозможное… Пойдемте. Я вам всё объясню по дороге. — она потянула его к двери.

— Скорее всего, специалисты уже заметили остаточные следы чужого присутствия в Сети, — сказал я напоследок. — Джон Траск погиб. Доказательства того, что им управляли, я тебе перешлю. И пап… Спасибо, что пришел.

Он долгую минуту смотрел на меня, затем улыбнулся, одними глазами.

— Ты же мой сын. — как будто поставил точку.

И вышел.

Страшно хотелось спать. Веки будто кто-то тянул вниз насильно, тело было тяжелым и неповоротливым, как дубовая колода, долго пролежавшая в болоте. С усилием я посмотрел на Воронцова. Он сразу подошел, наклонился… Глаза у него были, как у побитой собаки.

— Вам тоже пора. — сказал я. — Скоро закроют аэропорт, а вы нужны там, в Москве.

Он кивнул и выпрямился. Посмотрел в окно…

— Илья. — он снова склонился ко мне. — Ты не виноват. Это должно было произойти. Просто поверь.

— Проще сказать… — поморщился Воронцов. — Ну ладно… не бери в голову, это мои проблемы. Ты уверен, что тебя можно оставить? Лилька сказала — постельный режим…

— Пепел через пару недель осядет, и мы с Ассоль прилетим к вам.

Воронцов подозрительно сузил глаза. В них наконец-то появилась привычная искорка.

— Уж не хочешь ли сказать, друг ситный, что это ты разбудил вулкан?

Я улыбнулся.

— Ну что ты… Нет, конечно! Я ему просто немножко помог.

Воронцов хотел ответить, даже рот открыл. Но затем махнул рукой, и вышел.

Ассоль закрыла за ним дверь, а затем примостилась рядом, положив голову мне на плечо.

ЭПИЛОГ

АЛЕКС МЕРФИ. НЬЮ-ЙОРК.

— Никак не могу отделаться от ощущения, что за нами следят.

Ассоль, в легком пальто цвета весенней листвы, была особенно хороша. На нее оглядывались: огненные кудри разбросаны по плечам, в руках — букет желтых тюльпанов…

— Не переживай. Это всего лишь люди. — я улыбнулся, обнял её и поцеловал, не обращая внимания на публику. А потом прищурился на солнце, и счастливо вздохнул.

— Какие еще люди? Что ты им сделал?

— ФБР, АНБ… Ничего, последят, и отстанут.

Мы медленно прогуливались по дорожкам Грин-Вуда. Над головой — ярко-синее, прозрачное небо, солнечные зайчики скачут по воде круглого озера… Мне всегда здесь нравилось.

В Центральном парке не продохнуть от народа, орущих детей и суетливых собак, а здесь, на тихих дорожках кладбища, было спокойно. Конечно, в Грин-Вуде людей тоже хватает, но близость усопших не располагает к беготне и воплям…

— Они могут тебя арестовать? — Ассоль бросила несколько кусочков хлеба уткам. Те резво рванули к берегу.

— Уже нет. Никаких документов, свидетельств, ничего… Только собственная память. Они помнят, что зачем-то я был нужен.

— Но предъявить ничего не могут?

— Точно.

— Тогда фиг с ними. Пойдем.

— «Ну, вот и я. Здравствуй, мама.» — к горлу подкатил комок. Не всё в этой жизни можно исправить…

— Она красивая.

Ассоль погладила ладошкой портрет, искусно вырезанный в камне, и положила к подножию цветы. Желтые тюльпаны на черном мраморе…

— Да… Она была очень красивая.

Я присел перед надгробием, и положил пальцы на вытравленную в камне надпись:

«Екатерина Баренцева. Любящая жена и мать».

И строки её любимого стихотворения: