Бог-Император Дюны

– Я видел взгляды этих людей! – Он опустил руки. – Все это разнесется по Империи за какие-нибудь две недели.

– Нет, это займет немного больше времени.

– Если вашим врагам и нужен был повод, чтобы собрать воедино…

– Ниспровержение богов – это старая человеческая традиция, Монео. Почему я должен стать исключением из правила.

Монео попытался заговорить, но совершенно потерял дар речи и не смог вымолвить ни слова. Он прошелся вдоль углубления, в котором находилась тележка, и вернулся на прежнее место.

– Если я должен чем-то помочь вам, то нуждаюсь для этого в объяснениях, – произнес Монео. – Зачем вы это делаете?

– Эмоции.

Губы Монео пошевелились, но он промолчал.

– Они проявились во мне тогда, когда я вообразил, что они покинули меня навеки, – сказал Лето. – Как сладки для меня эти последние глотки человечности.

– С Хви? Но вы же совершенно определенно не можете…

– Одной памяти об эмоциях всегда мало, Монео.

– Вы хотите мне сказать, что позволили себе погрузиться в…

– Позволил себе расслабиться? Вовсе нет. Тренога, на которой раскачивается вечность, состоит из плоти, мыслей и эмоций. Я почувствовал, что ограничен плотью и мыслями.

– Она явно затеяла какую-то подлость, – обвиняющим тоном сказал Монео.

– Конечно, затеяла. И как же я благодарен ей за это. Если мы начинаем отрицать мышление, Монео, как делают некоторые, то теряем силу рефлексии; мы не можем определить, что говорят нам наши чувства. Если мы отрицаем плоть, то лишаем колес повозку, на которой пытаемся ехать. Но отрицая эмоции, мы теряем всякий контакт со своим внутренним миром. Я больше всего на свете соскучился по эмоциям.

– Я настаиваю, господин, чтобы вы…

– Ты начинаешь злить меня, Монео. Кстати, это тоже эмоция.

Лето заметил, что ярость Монео начала утихать, он остывал, словно брошенный в воду кусок раскаленного железа. Однако пар продолжал идти.

– Я беспокоюсь не о себе, господин. Я переживаю за вас, и вы это хорошо знаете.

– Это твои эмоции, Монео, и я очень высоко ценю их, – мягко проговорил Лето.

Мажордом прерывисто вздохнул. Ему никогда не приходилось видеть своего повелителя в таком состоянии – с такими эмоциями. Лето был в приподнятом настроении и одновременно довольно зол, если, конечно, Монео правильно оценил поведение Бога-Императора. Впрочем, разве в этом можно быть уверенным?

– То, что делает жизнь сладостной, – сказал Лето, – то, что согревает ее и наполняет красотой, то, что я сохраню, даже если оно отринет меня.

– Значит, эта Хви Нори…

– Она заставила меня мучительно вспомнить бутлерианский джихад. Она – антитеза всему механическому и бесчеловечному. Как странно, Монео, что иксианцы, именно они одни, смогли произвести на свет человека, который настолько полно воплотил в себе эти черты, что я полюбил его от всего сердца.

– Я не понимаю ваших ассоциаций с бутлерианским джихадом, мой господин. Думающие машины не существуют в…

– Целью джихада были не только машины, но и машинное отношение, – сказал Лето. – Люди сделали эти машины, чтобы узурпировать наше чувство прекрасного, нашу индивидуальность, на основе которой мы выносим наши суждения. Естественно, и машины были уничтожены.

– Господин, мне все равно не нравится ваше радушие, с каким вы…

– Монео, Хви убеждает меня в своей правдивости одним своим присутствием. Впервые за многие столетия я не чувствую своего одиночества, пока она находится рядом со мной. Этого было бы достаточно даже если бы у меня не было других доказательств.

Монео замолчал, очевидно, тронутый упоминанием об одиночестве Лето. Естественно, Монео мог понять чувство неразделенной любви. У него самого был в этом отношении довольно богатый опыт.

Впервые за много лет Лето, в свою очередь, заметил, как постарел Монео.

Как неожиданно для них это происходит, подумал Император.

Подумав так, Лето понял, как много его заботит судьба Монео.

Я не должен позволять привязанности овладевать мной, подумал Лето, но я не могу ничего поделать, особенно когда рядом Хви.

– Над вами будут смеяться и делать непристойные жесты, – сказал Монео.

– Это очень хорошо.

– Как можно это назвать хорошим?

– Это что-то новое. Наша задача – это приводить новое в равновесие со старым и модифицировать поведение, но не подавлять приверженцев старого.

– Даже если это и так, то как можно приветствовать такое поведение?

– Непристойные жесты? – спросил Лето. – Но что противоположно непристойности?

В глазах Монео внезапно отразилось испытующее понимание. Он разглядел взаимодействие полярных сил – вещь познается своей противоположностью.

Любой предмет четко виден на контрастном фоне, подумал Лето. Несомненно, Монео увидит это.

– То, что вы говорите, очень опасно, – произнес мажордом.

Окончательный приговор консерватизма!

Ему не удалось убедить Монео. Мажордом тяжко вздохнул.