Бог, которого не было. Белая книга

Я же говорю: нет в тебе рок-н-ролла, как в Ричардсе. Кит никогда не умел играть на гитаре, а уж тем более петь. А ему и не надо уметь. Он — лучший. А ты — ты посмотрел на надпись на крышке «Бога нет», сморщился, налил себе еще ликера и выпил. Молча. Типа «за упокой». Потом посмотрел на Моцарта на этикетке и сморщился еще больше. И снова заговорил:

— Тоже мне, Ницше выискался. Тот вообще заявил, что я умер. И сифилисом, кстати, не я его наградил — это баба его. Так вот, я не умер — я просто послал все на хуй!

Слава богу, что этого не слышала моя бабушка — она не любила, когда ругаются матом. Пока я соображал, что ответить, ты допил ликер и ушел.

Интересно, а «косоглазие сердца» — это Кит про меня или про тебя? И жалко, что я не Кит Ричардс, — он бы точно послал тебя в ответ. Туда же.

Там, где есть справедливость, — там нет любви

Раз мы уже заговорили о хуе. Час общества девушки, с которой «вы забудете обо всем», стоил сто долларов, и Снежана, исповедующая предоплату и «все в презервативе», попросила положить сотку на фоно — мол, нельзя передавать деньги из рук в руки. Еще нельзя целоваться в губы, а все остальное — можно. Я, еще не очухавшийся от ликера и Бога, ругающегося матом, положил деньги на Николая Иосифовича, прямо на татуировку «Бога нет». Снежана взяла деньги, прочитала надпись и как-то особенно томно повела всем телом — примерно так водила телом по эрогенным зонам нашей юности Лоуренс Трейл на задворках клипа Don’t stop the dance Брайана Ферри, превращаясь то в брюнетку, то в блондинку. Снежана была брюнеткой, и у нее получалось даже лучше, душевнее как-то. Я думаю, что она могла бы завести даже поломанный асфальтоукладчик, если б тот вдруг решил забыть обо всем и обладал необходимой суммой. Начнем, утвердительно спросила она, придвигаясь ко мне. И я начал: рассказал проститутке всё — про тебя, которого нет; про Дашу, которая ушла; и даже про бабушку с Моцартом, которые давно умерли. Ну я же говорю: человек — странная штуковина. Особенно когда от него ушла Даша. А Снежана слушала очень внимательно и, в отличие от тебя, не ругалась матом. Думаю, и моей бабушке она понравилась бы больше, чем ты. Кончил я так: это же все, ну, несправедливо. Справедливость надо искать в словаре на букву «с», сказала Снежана. Снежана была мудра. А потом добавила: там, где есть справедливость, — там нет любви, так в Писании сказано. Снежана была не только мудра, но и набожна — как и положено проститутке.

На этом наш секс пришлось прекратить — закончилось оплаченное время. Никогда еще я не вкладывал деньги с такой пользой. Кстати, на моем жизненном счету четыреста сорок девять снежано-долларов. С мелочью. На часах 19:32.

Что сыграть тебе, господи?

Только я проводил Снежану, как в дверь вновь позвонили. На пороге стоял Тёма.

Похоже, я становлюсь популярным: сначала Бог, потом проститутка, а теперь еще и Тёма. Причем, ни тебя, ни охранника я не звал. Тёму, однако, это нисколько не смущало. А тебе, как выяснилось, вообще все по барабану. Может, поэтому ты и Бог?

Тёма молча прошел мимо меня в квартиру и стал лапать помещение глазами. Затем сунул руки в карманы и начал раскачиваться на пятках — он называл эту позу «собраться с мыслями». Собрав, ткнул пальцем в надпись на крышке фоно:

— Зря ты так. Бог есть. И он дал нам мобильную связь. В Бога надо верить, а на телефонные звонки отвечать, — продолжил Тёма свою проповедь. — Собирайся, тебя хочет босс видеть.

Тёма — это вам не Бог, с ним не поспоришь. Пришлось собираться.

— Знаешь, я в седьмом классе влюбился в девочку. — Тёма, похоже, был сегодня в очень лирическом настроении. — Она тоже играла на пианино. Однажды она уронила ноты, а я их поднял. Дальше отношения не заладились.

Тёма явно ждал какой-то реакции, но я молчал. С Тёмой — с ним я вообще предпочитал молчать. Да и не только я. С Тёмой все предпочитали молчать. У него на спине — огромной, кстати, трапециевидной такой спине — была татуировка. Казанская икона Божией Матери. Только увеличенная раза в четыре. «Отформатированная» под спину Тёмы. А ниже иконы — полный текст «Отче наш». Ну а еще он в двадцать лет своего первого убил. Сейчас ему было лет тридцать. Сколько он убил за эти десять, никто не знал. Ну, может, ты и знал, но молчал. В общем, с Тёмой все предпочитали молчать.

На его машине мы подъехали к «Сиськам», и Тёма довел меня до кабинета босса. Босс был грустен и пьян. Лоб есенинского фоторобота как-то наискосок пересекала глубокая морщина — сразу было понятно, что боссу тяжко.

— Ты должен вернуться. — Он проглотил стопку водки и тут же налил себе еще.

Я молча покачал головой. Босс нахмурил фоторобот еще на три морщины.

— Понимаешь, у меня не стоит. — Он вновь влил в себя водку. Морщины впитали в себя водку, разгладились. А потом снова появились. — Я уже двух пианистов поменял, вроде то же самое играют — но у меня не стоит.