Бог-н-черт

Я толкнул дверь и оказался лицом к лицу с Максом. «Привет», — его глаза проглотили меня, не пережевывая. «Я знал, что ты вернешься», — какое-то немое отчуждение, смешанное с теплой радостью, сковало его голос. Прошло трое суток со дня исчезновения Беллы, и он знал наверняка, что она не вернется, «Зачем вы похоронили Вийона рядом со мной?» — я пришел не за этим, но отчаянье Макса само вырвало этот вопрос. Он жестом пригласил меня сесть и потушил сигарету о зеркало. «Это Белла, я ничего не смог сделать, Амадей. Она до сих пор думает, что тебя убил я. Я похороню ее рядом с вами, даже если ты не позволишь. Я уже решил». Я знал, что Белла жива и что вакантное место рядом — для Макса, но промолчал. «Я издал твои дневники — Белла купила все», — он усмехнулся и предложил мне сигарету. Его музыкальные пальцы напомнили мне о нашей первой встрече. Мы так же сидели друг напротив друга и рассуждали о смерти. «Никто в мире не писал о смерти, как она сама того хочет — ты знаешь, я бы не захотел умирать, если бы умел о ней говорить. Все эти вычурные пляски, траурные бдения, посыпания пеплом непутевых голов — глупости, подстрекаемые любовью». «Ты прав, Макс, — писать о смерти, не посягая на любовь, — вот чем заняты унылые поэты-богемианцы, но не в этом их ошибка — они пишут о любви, поднимая руку на смерть, — вот это действительно смешно». Мы просидели тогда всю ночь, и я стал черным философом, а он — королевским музыкантом, пока не пришла Белла, еще раз доказав миру разрушающую бесполезность, присущую только женщинам.

«Она не вернется, тебе, должно быть, придется поверить в ее святость, ведь так оно и есть», — меня еще нельзя было воспринимать, как живого философа, но на мертвого астролога я уже тянул. «Я знаю это, но и тебя, и Бога предавать тоже неловко. Ведь знаешь, как это страшно — понять, что исчез привкус крови. Как это смешно — стесняться раздетого Бога и грустно — насиловать просящего об этом. Через это — моя любовь к Белле, но вера требует еще и поклонения, зарвавшаяся вера может призывать к смирению, а наглая — к смерти. Если ты этого просишь, Амадей, то значит, и мертвецы бывают сумасшедшими».

Амадея в комнате уже не было, я вернулся еще один раз, чтобы поцеловать бездыханного Макса.

В кабаке за роялем сидела Белла.

Амадей «Опыты» (Сохранено и отредактировано Беллой Виндзор)

«…История не потерпит меня — я дилетант. Мне никогда не научиться плавать в блевотине нового мира. Ни экзистенциальные взмахи руками, по-сартровски отрешенные, ни цицероновски выверенная античная поступь, не дадут мне той безмятежной самоуспокоенности, которая требуется для внешнего восприятия добра. Я боюсь победы всеобщего разума не потому, что механический поцелуй или бытовая нежность вызывают во мне насмешливое отвращение, просто хилый пасынок обнаглевшего ЭГО, наш век не обязан становиться погостом духа. Может быть, я слабый адвокат, но роль прокурора досталась по жребию, издевательски брошенной рукой полоумного шулера. Надувайте свои пузыри, ищите эталоны в зеркале и, находя не себя рядом со своей женой, хватайтесь за тяжелый подсвечник. В конце концов, кто я такой, чтобы пытаться плевать в ваши желтые окна с красными фонарями? Я даже не могу назвать себя философом, ибо великие призраки прошлого пытались найти что-то для создания или разрушения, я же, как мрачный поденщик эгоальтруизма, занимаюсь поиском себя для себя. И это тоже эгоанархия…»

Письмо о свободе и воле

Мир тебе, Заратустра, созидатель и мост. Танцую навстречу звездам, защищаясь от Заратустры.

Я ходил слушать твое: «Бог мертв!» и радоваться. Амадей Заратустре — радоваться.