Бог. Новые ответы у границ разума

Во всяком случае, вероятно, пришло время двигаться дальше. Как я уже сказал, мой интерес в этой книге – классическое определение Бога, а не доказательство Его реальности, однако часто грань между данными целями может показаться стертой. Это была длинная глава, которой едва ли можно было избежать, учитывая центральную роль метафизики бытия в традиционном понимании Бога. Возможно, я сказал слишком много, но, опять же, возможно, я сказал слишком мало.

Я остановился перед несколькими философскими зарослями, которые вообще-то я предпочел бы обойти, если бы увидел четкую тропу, и не удосужился их расчистить. В свою защиту скажу, что могу сослаться как на узкую специфику моей цели, заявленной в этой книге, так и на здравое отвращение к избыточности: такие аргументы имеют тысячелетнюю давность, и литература о них настолько компромиссна, что я не могу себе представить, что мог бы добавить к ней еще что-нибудь. Поэтому, рассчитывая на разрешение читателя, я еще раз просто вяло-летаргически махну в направлении моего послесловия.

Однако я скажу следующее: общий аргумент от контингентного к абсолютному, или от обусловленного к безусловному является мощным и убедительным. Никакие попытки, философские или иные, показать, что этот аргумент запутанный или логически недостаточный, или уязвимый для какого-либо чисто физического ответа, никогда не были впечатляюще успешными. Даже если не принимать этихч выводов, у нас все равно нет абсолютно никакого разумного основания полагать, что материализм имеет какое-либо логическое превосходство над теизмом; классический аргумент достаточно силен, чтобы показать, что натурализм вовсе не является более слабой, более неполной и более преднамеренно доктринерской позицией, чем классический теизм. Натурализм, как я уже неоднократно говорил, – философия абсурда, просто-таковости (just-thereness) того, что, безусловно, по своей природе есть контингентная реальность; это, попросту, абсурдная философия. Однако, как я уже сказал, в данном утверждении есть определенная зацикленность, поскольку натурализм, в действительности делает всякий рассудок слабым; поэтому можно полагать, что то, что кажется абсурдом, на самом деле может быть реальностью вещей, даже если мы не можем неизменно действовать согласно этой вере или даже понять, что бы это значило. Я готов по крайней мере признать за натурализмом его надлежащее достоинство как своего рода чистой, неразумной веры: абсолютной веры в абсолютный парадокс. Теизм не может предложить ничего столь монументально дикого и напыщенно анархического; вера, которой он придерживается, зависит в какой-то момент от последовательного набора логических интуиций, и поэтому ей не хватает чисто интеллектуальной живости такого рода безумного, романтично авантюрного абсурдизма. В некоторые свои исключительно страстные моменты я немного завидую небрежной дерзости материализма и счастливому варварству.

Более того, я думаю, что большая часть философских дебатов по этим вопросам вскоре становится скорее абстрагированием от очевидного, чем подспорьем для рефлексии. Может, я и сам – что-то вроде суеверного романтика, но мне кажется, что медитации о контингентности мира должны заканчиваться более или менее там, где они и начинаются: в тот момент удивления, чистого экзистенциального удивления, о котором я говорил в начале этой главы. Это может оказаться довольно обременительным духовным трудом, надо признать, – в конце концов это ведь контемплативное искусство, – но нужно попытаться, насколько это возможно, чтобы, насколько это в наших силах, устранить все сложности аргументации и просто вернуться к первоначальному восприятию дарованности всех вещей. С этой точки зрения, уже известно, какие аргументы относительно реальности являются релевантными и логически последовательными, а какие – нет, независимо от того, есть ли у нас концептуальный словарь, чтобы выразить то, что мы знаем. В этом моменте отдаленной близости к вещам – некой интимной чуждости – может быть какой-то элемент нерефлектирующей невинности, даже что-то детское; но любая философия, которая в конечном счете не ответственна за то, что проявляется в этом моменте, – просто инфантильна. Это внезапное мгновение экзистенциального удивления, как я уже сказал, есть миг пробуждения, внимания к реальности как таковой, а не к импульсам эго, желаний или амбиций; и оно открывается навстречу безграничной красоте бытия, то есть красоте бытия, воспринимаемого как дар, который приходит из источника, запредельного по отношению к любому возможному сущему. Более того, это пробуждение может стать привычным, своего рода устойчивым осознанием избытка бытия по отношению к сущему, которое это бытие поддерживает, хотя, наверное, на деле такое возможно только для святых. Однако для тех, кто испытывает лишь мимолетные намеки на данное видение, подобные сияющие мгновения напоминают о том, что встреча с тайной бытия как таковой случается в каждой встрече с вещами мира; мы знаем сверхобычное в обычном, сверхъестественное в естественном.