Бог примет всех

— Когда мы будем здесь, мы ее непременно реквизируем под клуб коммунистической молодежи.

— Как это так, реквизируем? На каком основании, а нас куда? Погоди, погоди, ты красный?

Словно не слыша вопросов Ивана Ильича, Леонид продолжил:

— Думаю, что недельки через две наша армия займет ваше село.

— Вон ты о чем, Леня? Выходит, ты из красных теперь будешь? А я то, не сразу понял, о чем ты говоришь.

— Да, — коротко ответил племянник и засмеялся, глядя на побелевшее лицо родственника. — Не всем же воевать в добровольческой армии. А Евгений, выходит, воюет за белых, я правильно вас понял, дядя. Это его головорезы порубали матросов на станции Лозовой? Ну что, Иван Ильич, бегите в контрразведку сообщайте им, что к вам пришел красный агитатор….

— Не паясничай, Леня. Ты же знаешь, что я никуда не пойду…

Услышав разговор, из спальни вышла супруга и дочь Нина, которые были удивлены, увидев в зале Леонида. Иван Ильич, по-прежнему недоброжелательно поглядывал на племянника. Он посмотрел на женщин и улыбнулся.

— Что смотрите? Давайте, арестовывайте меня, расстреливайте…. А мне плевать, что вы обо мне думаете, просто плевать и все. В этой жизни побеждает лишь тот, кто сильней, а сильнейшие это мы — красные. Да не пугайтесь, я не сошел с ума, я просто научился по-другому смотреть на жизнь.

— Погоди, Леня, — остановила его Нина, присаживаясь на диван. — Зачем мы тебя будем арестовывать? Это же бред какой-то. Неужели ты бы нас арестовал, если бы мы пришли к тебе в дом?

— Не знаю, — ответил он. — Все зависит от обстоятельств. Кого нужно, того и арестовываю, а прикажут, то и расстреливаю….

— И много ты расстрелял? Одного, десять, сотню…

— Многих, Нина, многих, не считал. Контры много еще у нас в России. Мы как ассенизаторы, чистим наше общество от буржуев и царских прихвостней. Чистим и не можем очистить.

— Что с тобой, Леня? В кого ты такой? Отец у тебя всю жизнь преподавал в университете, людей учил, а ты….

Леонид громко рассмеялся. Он словно наслаждался страхом этих людей.

— Прекратите, дядя. Трудового народа мы не трогаем, его мы убеждаем, и знаем, что он постепенно весь перейдет к нам. А буржуазия, — да, с нею церемониться мы не станем, она с нами никогда не пойдет, и разговаривать мы с нею не будем, а будем поголовно уничтожать! Всех! Детей, стариков и женщин, чтобы больше не рожали врагов революции. Это называется классовой борьбой, про которую говорит Ленин.

— Погоди, Леня, погоди. Уничтожать? Я что-то тебя не пойму. Как же — физически уничтожать? Ты же сам, из какого сословия будешь? Думаю, явно не из пролетарского….

Леонид встал и стал шагать по комнате. Он явно пришел к Варшавским не затем, что бы спорить здесь о белых и красных. Несколько часов назад разъезд конных казаков порубал шашками всю их группу. Ему единственному удалось бежать, воспользовавшись темнотой. Он пришел к своим родственникам, чтобы укрыться на время облавы, однако, страх и злость заставили его вступить в этот никому не нужный спор.

— Леонид, насколько я знаю марксизм, для него важно уничтожение условий, при которых возможна буржуазия, а не физическое ее уничтожение. Как ты можешь вот так спокойно говорить об этом? Что и нас Варшавских всех под топор? Что молчишь? Меня, твоего отца и мать?

Леонид пренебрежительно взглянул на нее.

— Э, милая Нина! Кто вам сказал, что революцию можно делать чистыми руками! Марксизм это, прежде всего — диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия.

— Как же так, Леня? — произнес молчавший до этого Иван Ильич. — Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни. Я хорошо помню, читал речь Ленина, в которой он говорил, что совесть пролетариата никогда не примирится со смертной казнью. И что же теперь? Как быть народу, который поверил вам, большевикам?

Племянник насмешливо блеснул глазами. Он достал из кармана галифе папиросы и закурил.

— Да неужели вы, дядя, не понимаете, что революция — не миндальный пряник, что она всегда делается так. Неужели вы никогда не читали про Великую французскую революцию, не слышали, про великих ее вождей — Марата и других? Они тоже мало ли что говорили, главное — они не предали революцию, — произнес Леонид. — Вы считаете, что мы предали революцию? А вы, верные ее знаменосцы до сих пор несете это знамя? Но нас много, за нами стихия, а сколько вас? Что, возразить не чем? Да нас миллионы, мы море, перед которым рушатся стены.

— Да, я соглашусь с тобой Леонид. Вас действительно много, потому что хамов всегда было больше, чем хороших и грамотных людей. Вы хорошо используете низменные чувства народа. А ваш лозунг — грабь, награбленное имущество, стал не только лозунгом, но и программой вашей партии. Вы не партия народа, а партия бандитов….

Леонид выпустил струю дыма в потолок и с насмешкой посмотрел на Варшавских.

— По-вашему, «хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь — да!

Иван Ильич встал с кресла и посмотрел на дочь и жену, а затем вдруг круто остановился перед племянником.

— Скажи, Леня, пожалуйста, для чего ты сюда пришел? Что ты хотел здесь найти — кров, сочувствие, спасение?