Бог примет всех

Ночь была тихой, как перед грозой. Листья замерли и даже пыль, словно уставшая за день, прижалась к земле. На северо-востоке все время слышались глухие буханья. Гул канонады то затихал, то усиливался. Все было ясно, что это била артиллерия. Часа через три, из города потянулись первые подводы с раненными солдатами. С каждой минутой поток все нарастал и нарастал. К дому Варшавских медленно шагая, направились три офицера. Высокий молодой офицер с лентою патронов через плечо, подошел к двери.

— Хозяйка, откройте! — произнес он. — Откройте!

Иван Ильич, шлепая по полу ночными тапочками, направился к двери.

— Кто там? — по привычке спросил он.

— Вам привет от Евгения, — прозвучало из-за двери.

Он быстро открыл дверь. Перед ним стоял офицер с винтовкой в руках, из-за пояса торчали две ручки ручных гранат. Чуть в стороне чернела казенная двуколка и еще две фигуры с винтовками.

— Скажите, здесь живет доктор Варшавский? — спросил офицер. — Мы от Евгения.

— Да. Это я, — ответил Иван Ильич. — Кто вы?

Офицер сунул руку во внутренний карман кителя и достал оттуда конверт.

— Вот, пожалуйста, возьмите. Вам письмо от сына.

— Спасибо, штабс-капитан. Зайдете, выпейте хоть стакан чаю?

— Благодарю вас, но меня ждут товарищи.

— Так ведите и их.

Двуколка, нагруженная большим бочонком, спустилась с горы. Штабс-капитан поднялся на террасу с еще двумя офицерами. В зал вошла Нина с наброшенным на плечи шерстяным платком.

— Присаживайтесь, господа, я уже поставила самовар. Отдыхайте.

Иван Ильич вскрыл конверт и стал жадно читать письмо. Письмо было написано наскоро, взволнованным подчерком. Евгений писал, что их полк экстренно направляется в Керчь, где красные хотят прорвать их оборону. Он быстро прочитал и протянул конверт Нине.

Хозяин дома посмотрел на офицеров.

— Скажите, господа, а почему вы не с полком?

Штабс-капитан улыбнулся вопросу и посмотрел на своих товарищей.

— У нас другая задача, господин Варшавский, — ответил он.

— Скажите, почему наши войска отходят или я ошибаюсь?

— Нет, Иван Ильич. Просто гонят нас большевики. Да и гнать-то, в сущности, некого. Армии, если сказать вам честно, больше не существует, расползлась по швам и без швов. Надеяться больше не на кого. Союзники нас предали, французы отдали большевикам Одессу, — ответил ему подпоручик и посмотрел на своего старшего товарища.

— Вы не профессиональный военный, — заметил штабс-капитан, — поэтому все вам и кажется, так страшно. Во всякой войне бывают разные колебания в ту или иную сторону. Вы не беспокойтесь, вот соберемся с силами, подойдут резервы, и погоним красных, как стадо овец. Их только раз разбить, а дальше работа будет лишь кавалерии.

— С таким командным составом никого не разобьем, это точно, — произнес третий офицер, смуглый артиллерист, с родинкой на шее и шрамом на щеке от сабельного удара. — Наше горе — командиры уже сидят на чемоданах и готовы бежать заграницу. Им глубоко наплевать на наш народ.

Штабс-капитан вскочил со стула и нервно зашагал по комнате.

— Вы правы! Ох, уж этот командный состав! Совсем как при царе-батюшке: бездарность на бездарности, штабы кишат франтами-бездельниками, которые и носа не кажут на фронт. Грандиозное воровство опутало войска: наши солдаты сидят в окопах в рваных шинелях, а в тылу идет распродажа обмундирования, все мужики в деревнях ходят в английских френчах и армейских ботинках.

Он остановился, глубоко вздохнул и продолжил:

— Фронт трещит. Бросили наш полк недавно, нас три тысячи штыков против пятнадцати тысяч красных! Смешно! Порубили они нас в капусту! Рубили десятками и сотнями. Рубили без разбора — больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. А в ночь с 16 на 17 на железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться. А почему? Да о них просто-напросто забыли? А я хорошо помню все это! Сволочи! Пока буду жить, буду стрелять, и вешать это хамье!

Он сел за стол и достав из кармана папиросы, попробовал прикурить. Было видно, как дрожат его руки.

— Знаете, господа, с немцами и австрийцами мы были рыцари. А против большевиков мне совесть моя разрешает все! Меня пьяные матросы били по щекам, плевали в лицо, сорвали с меня погоны, Владимира с мечами. На моих глазах расстреливали моих товарищей. В нашей родовой усадьбе хозяевами расхаживают мужики, рвут фамильные портреты, плюют на паркет…. Не могу, господа, увольте… Жена, моя нищенствует! Расстреливать буду, жечь, пытать…. Развалили армию, отдали Россию жидам. Без рук, без ног останусь, — поползу, зубами буду грызть и стрелять!

Нина разлила чай по чашкам, поставила на стол вазочку с кизиловым вареньем и села на диван.