Бог примет всех

Нина подошла к двери и стала стучать. Грубый голос спросил из-за двери:

— Что надо? Прекратить стук!

— Откройте, мне нужно вам что-то сказать…

Дверь открыл солдат с винтовкой. На голове его была буденовка с алой звездой.

— Ну? Что такое?

— Гражданин солдат, скажите, где же мне тут спать? Где присесть? Вы что здесь устроили хлев!

— Не качай права, барышня. Садись, где есть свободное место. Я эти вопросы, не решаю!

— Как же, прямо на этот грязный и холодный пол? Дома даже не знают о моем аресте. Вы обязаны предоставить мне хоть голую койку…

— Ишь, цаца, какая, койку ей подавай. Хватит барышня, поспали на перинах, теперь спите на полу. И больше в дверь не стучите! Не полагается.

— Что значит, не полагается. Пригласите начальника тюрьмы, может он объяснит, что это?

— Кто ты такая? Здесь все равны и буржуи с их холопами, и простые труженики. Что еще надо?

— Потрудитесь не говорить мне «ты»! — вскипела Нина.

Солдат удивленно посмотрел на нее.

— Будешь тут бунтовать, я тебя отправлю в карцер. Там еще хуже, там пол мокрый.

Он толкнул Нину в плечо и закрыл дверь. Весь остаток дня их ничем не кормили. Соседка по «половой жизни» пояснила ей, что хлеб выдается только рано утром и в течение дня, больше их никто не кормит.

«Значит, рассчитывать на еду мне здесь не стоит», — подумала Нина.

Всю ночь, она не сомкнула глаз. В душе вскипала злоба, и как бы она не хотела ее загасить, у нее ничего не получалось. Через легкую одежду от цементного пола шел тяжелый холод, тело горело от наползавших вшей. Рядом с Ниной стонала сквозь сон старуха, в дальнем конце камеры, кто-то из арестованных сильно храпел.

Луч солнца лениво заглянул в одну из отдушин. Он медленно двинулся сначала по потолку, затем осветил камеру и вскоре исчез. Где-то далеко, еле слышно прокричал чудом сохранившийся петух.

«Значит, около четырех часов утра, — подумала Нина. — Что день грядущий мне пророчит…».

По коридору кто-то пробежал, топая тяжелыми сапогами, и снова стало тихо.

***

Поручик Варшавский сидел у окна и наблюдал за улицей, по которой ровными рядами двигалась конница красноармейцев.

«Вот и все, нет больше России, нет родины, — размышлял он. — Как жить дальше? Смериться? Нет, никогда!»

За спиной раздались легкие, едва слышимые шаги. Он вздрогнул и резко развернулся.

— Евгений, не хотите ли чая? — спросила его хозяйка дома.

— Спасибо, с удовольствием, — улыбаясь, произнес Варшавский.

— Все уже на столе, идемте.

Евгений отошел от окна и последовал вслед за хозяйкой. Ему еще не верилось, что части Красной армии, взяли город без единого выстрела.

Он сел за стол и взял в руки протянутую ему чайную пару. Поблагодарив хозяйку, он положил в розетку вишневого варенья. Хозяйка, женщина преклонного возраста посмотрела на него.

— Скажите, Евгений, что будет с нами?

— Не знаю, Маргарита Иосифовна. Все в руках Бога и этих людей, что шагают по улице. Знаю лишь одно, что ничего хорошего от них ожидать не стоит.

— Какой ужас! — произнесла хозяйка. — Мне на днях рассказывала родственница, что эти большевики настоящие дьяволы.

— Их как угодно можно называть, Маргарита Иосифовна, это не меняет их суть. Вы что-нибудь слышали о классовой борьбе, которую проповедует их вождь — Ульянов-Ленин?

— Нет, не слышала. А в чем она заключается эта самая борьба, Евгений?

Варшавский достал из портсигара папиросу и закурил. Выпустив голубоватый дым в потолок, он почему-то усмехнулся.

— Суть этой борьбы заключается в уничтожении буржуазии, как класса и провозглашения гегемонии пролетариата.

— Извините меня, Евгений Иванович, но я не поняла вас. Почему меня должны уничтожить? Я не воевала против них и ничего плохого им не сделала, так зачем же меня уничтожать.

Он снова усмехнулся и, сбив пепел с папиросы в пепельницу, сделал глоток уже остывшего чая.

— Это ничего не меняет, Маргарита Иосифовна. Для того чтобы погибнуть, не обязательно воевать с ними. Вполне достаточно для этого принадлежать к классу буржуа.

Хозяйка замолчала и, взяв в руки чашку Евгения, долила в нее кипятка.

— Вы меня напугали, Евгений Иванович, — тихо произнесла она. — А что, вы собираетесь делать? Вы же воевали против них и вас даже ранили…

— Я не собираюсь сдаваться этим хамам. Я офицер, дворянин и меня ничего не ожидает кроме расстрела.

— Господи, что вы говорите, Евгений Иванович! Может, стоит где-то отсидеться?

— Прятаться, упаси Господи. Лучше прожить тридцать дней, питаясь кровью врагов, чем триста лет прятаться и дрожать от каждого шороха. Увольте, Маргарита Иосифовна.

Женщина посмотрела на Варшавского с какой-то жалостью. Ее сын, поручик лейб-гвардии Измайловского полка был заколот штыками пьяными солдатами, и она хорошо понимала ненависть к большевикам этого боевого офицера.

— Но что вы можете, Евгений Иванович, сделать им? Вы одиноки, а их тысячи…

— Может вы и правы, Маргарита Иосифовна. Надеюсь, что я не один такой, кто не хочет добровольно признать власть большевиков. На их «красный террор» мы ответим своим террором.

— Опять кровь, когда же все это закончится?