Бог примет всех

Варшавский промолчал и, встав из-за стола, направился в свою комнату. Нагнувшись, он достал из-под кровати что-то большое и тяжелое. Развернув мешковину, он с любовью провел ладонью по вороненому стволу ручного пулемета.

— Повоюем? — словно спрашивая живое существо, тихо произнес он.

Он снова завернул пулемет и поместил его на старое место. Подойдя к окну, он снова взглянул на улицу, по которой под музыку духового оркестра, двигались колоны красной армии.

***

Металлическая дверь с лязгом отворилась, и в дверях показался конвоир. Он был маленького роста, худенький. Большая винтовка с примкнутым штыком делала его фигуру какой-то комичной. Большая не по размеру буденовка то и дело сползала ему на глаза, и он постоянно ее поднимал, открывая всем покрытое веснушками юношеское лицо.

— Варшавская! На выход! — громко выкрикнул он, стараясь придать голосу суровую значимость.

Нина поднялась с пола и последовала к двери. Ноги не шли и были словно ватные.

— Давай, быстрее! — заорал на нее конвоир. — Что плетешься, как сонная муха!

Ее завели в просторный кабинет. Взгляд ее остановился на фигуре мужчины, одетого в кожаную куртку, который стоял около окна к ней спиной. В углу стоял небольшой стол, за которым сидело трое мужчин. Среди этих троих, она сразу узнала того, который стучал по столу кулаком. Сидевший в середине мужчина с бритой головой, спросил:

— Ваша имя, фамилия?

Нина назвала.

— Скажите, вы дочь врача Варшавского Ивана Ильича?

Девушка вздрогнула.

— Это к делу не относится! — резко оборвала мужчину Нина.

Бритый внимательно посмотрел на нее, словно прикидывая, как ему построить разговор с этой девушкой. Судя по его лицу, она уже догадалась, что ими уже был предрешен приговор в отношении ее. Широкоскулый человек, в бескозырке, со смеющимся про себя любопытством приглядывался к взволнованному лицу Нины, так странно не соответствовавшему ее резкому тону.

— Бывшее звание ваше, социальное положение?

— Дворянка, — с вызовом ответила Катя и задыхаясь, прижала руку к сердцу.

Бритый улыбнулся и успокаивающе сказал:

— Да вы не волнуйтесь, товарищ, дело пустяковое. Просто я хорошо знал вашего отца, он один раз просто вытащим меня с того света. Мужчина, стоявший у окна, повернулся и подошел к ней.

— Мне кажется, я вас уже видел. Вы приходили к нашему начальнику, Катерине Игнатьевне.

— А я и не волнуюсь…. Да, я хорошо знаю Катерину Игнатьевну, мы жили рядом…. В детстве даже дружили.

— Расскажите, как было дело, — предложил ей бритый мужчина.

Нина все рассказала и прибавила, что в «хамском царстве» вовсе не раскаивается, что этот Ритман, действительно хам. Я думаю, вы на моем месте, если бы испытали все эти издевательства, тоже бы сказали это самое.

Мужчина в кожанке улыбнулся.

— Думаю, я бы выразился осторожнее: назвал бы хамом его, а не говорил бы вообще о хамском царстве. Уведите ее, — обратился он к конвойному.

— Погодите, дайте мне сказать. Меня в 1916 году задерживала царская охранка по подозрению, короче, за то, что я помогла подруге, — выпалила она на одном дыхании. — Я никогда не видела такого зверского отношения к заключенным, такого топтания человеческой личности. Я сижу в камере подследственных, дела их еще не рассмотрены, может быть, они еще даже с вашей точки зрения окажутся невинными.

Она сделала паузу и перевела дух.

— Эти люди находятся в условиях, в которых при царском режиме не жили даже каторжане. У тех хоть нары были, им хоть солому давали, им хоть позволяли дышать чистым воздухом. Вы же бросаете ваших пленников в темные подвалы, люди лежат на холодном каменном полу, а они ведь женщины, а вы морите их голодом.

Широкоскулый мужчина ухмыльнулся и посмотрел на своих товарищей.

— Тюремщики обращаются с ними, как с рабами, кричат на них, оскорбляют. Неужели вас ни разу не интересовало зайти и посмотреть. Как вот здесь, под полом, под вами, живут люди, которых вы лишили свободы и за что? И потом. Вы вот спрашивали меня, хотите установить мою вину, а почему вы не арестуете Ритмана и других. Они своими действиями гораздо больше подрывают авторитет вашей власти!

— Достаточно, Варшавская! Конвой! Уведите арестованную в камеру, — приказал мужчина в кожанке.

Нину вели по коридору. Душа ее пела от удовлетворения, что она сумела сказать все этим людям, в руках которых была не только ее свобода, но и жизнь.

— Ну, как? — первое о чем спросили Нину сокамерницы. — Не били?

Она рассказала женщинам о допросе, о том, как она высказала этим комиссарам о том, как содержат их в камере, как морят голодом.

— Смелая ты, Варшавская, — произнесла одна из женщин. — А ведь они легко могли тебя вывести во двор и расстрелять. Здесь это практикуется.

Неожиданно все замерли, по коридору раздались гулкие шаги конвоира. В этой неожиданной тишине, Нина почувствовала холодное дыхание пришедшей за нею смерти. Дверь в камеру открылась, и все тот же конвоир снова громко выкрикнул ее фамилию.

— Варшавская! Собирай свое барахло, и давай на выход!

— Вот она смелость то, — произнесла одна из женщин, — видно в блок «В», переводят.