Бог с нами, братья!

Долго искать Боцмана в коридорах полевого госпиталя не пришлось. Ещё при входе в приёмное отделение чувствовалось приподнято-праздничное настроение персонала. 23 февраля вроде уже было, да и до Дня медика далековато. Народ в белых халатах сновал по коридорам, явно в приподнятом настроении. Пришлось ориентироваться на слух, то есть стукозвон сдвигаемых эмалированных кружек и медицинских мензурок. Ждать пришлось не долго!

Я его услышал, подходя к кабинету главного врача, когда дверь открылась, и оттуда выкатился толстый мужик в заляпанном на животе кровью халате.

— Привет док. Боцман там? — спросил я у зав. хирургическим отделением.

— Там твой Боцман, там! Он герой просто! Все там! — ответил эскулап.

— Слушай, а позови его, пожалуйста. Очень нужен, — попросил я.

— Извини, на операцию вызвали, — дыхнул на меня спиртово-луковым запахом доктор, — А ты, Васильич, сам зайди! У нас праздник сегодня!

С этими словами он открыл дверь в кабинет, положил свою лапищу мне на плечо и буквально воткнул меня в плотное облако табачного дыма и всеобщего веселья. Удивительно, но Боцман меня узнал сразу.

— Командир! Это мой командир! Васильич! Саня! — тянулся ко мне своими блестящими от сала губами, распоясавшийся старший прапорщик, не отпуская широкую талию процедурной медсестры.

Но первым меня перехватил главврач госпиталя. Молодой, но как говорят, очень головастый последователь Гиппократа. Он оттащил меня подальше от шумной компании и минут десять, чокаясь своей кружкой с бляхой моего ремня, рассказывал какие мы с Боцманом молодцы. Что мы герои! Оказывается, лекарства и препараты, которые мы доставили, просто бесценны! Что аналогов в Союзе нет и что завтра он отправит образцы в Москву. Из всего перечня мудрёных латинских названий я запомнил только одно, но очень смешное — одноразовые шприцы.

Пора было заканчивать бенефис Боцмана и вытаскивать его из белой клумбы женского медперсонала, пахнущей спиртом и зелёным луком, росшим на госпитальных подоконниках.

— Гриша, на выход! Пожалуйста… — очень мирно, глядя в счастливые от неожиданно обрушившейся славы глаза, сказал я.

Этот мой тон Гриша знал давно. Да я и сам его боялся. Особенно всех смущало из моих уст услышать слово «пожалуйста». После него, как правило, шли разборки, чаще с рукоприкладством и мордобоем. Поставив кружку на стол и стряхнув с колена мудрую медсестру, Боцман перевёл своё туловище в вертикальное положение. Долго не прощались, тем более, что вечер уже перешёл в ту фазу, когда потеря одного — двух бойцов компенсировалась приходом на запах сразу пяти!

Пока шли к расположению, немного продышались. Молчали. Каждый о своём, но мне, кажется, на одну тему.

— Переодевайся, голову под холодную воду и ко мне, — скомандовал я.

Через минуту по коридору затопал дневальный, гремя вёдрами. За водой побежал. Ещё через пару минут под окнами казармы утробно выл, вымирающим динозавром, полуголый Боцман. Вода была колодезной! Не успел кипятильник взбудоражить воду в литровой банке, как в проёме двери засветилась розовая физиономия Боцмана.

— Прошу разрешения!

— Давай! — кивнул я и взглядом показал на бунтующую, от кипятка, банку.

Боцман знал, где в этой берлоге обитают кружки, заварка, сахар и единственная, на все случаи жизни, большая алюминиевая ложка. А пока Боцман продувал кружки и сыпал заварку, я решил начать допрос.

— Слушай, а куда пять духов пленных делись?

— Тебе на карте показать? — не поворачиваясь, загробным голосом спросил Боцман.

— Не понял. Объясни мне, тупому. К тебе на борт шесть целых и пять …

— Улетели «духи», Саша. Улетели, — перебил меня Боцман, — Выкинул я их, на хрен! Ты ж сам приказал облегчиться и догонять вас. Я по весу их прикинул… Хотел и шестого, но в нём весу, как в худом баране вместе с халатом, — неожиданно жёстким голосом ответил друг.

— Вот сволочь! — заорал я, — Я имел ввиду эти чёртовы ящики, которыми ты вертушку перегрузил. Ты их должен был сбросить, а не людей.

— Каких людей!? Саша! Эти люди час назад мне и тебе в живот стреляли! Эти люди звёзды у наших пацанов на груди вырезают и кишки выпускают под наркотой, что б подольше мучились. А мы их перевязываем, лечим, мать их… Ты этих животных людьми называешь? — багровея лицом, цедил сквозь зубы Боцман.

— Придурок! Это может вырасти в международный скандал. Союз обвинят в нарушении Международных конвенций. Будут фашистами нас с тобой называть, — понесло меня.

— Кто фашист? Я? Между прочим, раненых «духов» я не трогал. Посчитал по весу, и сколько нужно было, столько и… того. Сань, а какие врачи счастливые были! — попытался перевести разговор на другую тему Григорий.

— Того! Завтра с утра в штаб пойдём к Вадиму. Рапорта и предварительные отчёты уже разлетелись по инстанциям. А, что написано пером… сам знаешь. Будем вместе думать, что с тобой делать. Заварили мы с тобой кашу, братан! — сказал я невесело, — Давай спать, утро вечера, сам знаешь…

С кем пошёл бы в разведку