Бог тебе судья

Уборщицей она проработала восемь лет и решила, что с нее точно хватит. Они посчитали с мужем, что если продать квартиру и положить деньги в банк, то на проценты можно спокойно жить. Конечно, на эти деньги нужно купить какое-нибудь жилье, квартиру попроще и подальше, необязательно на Беговой! Но, получив в руки несколько миллионов рублей за проданную Светину квартиру, решили, что комнаты в общежитии в области хватит вполне.

Деньги стали расходиться, в банк молодая, вечно хмельная семья ходила как на работу. Когда от депозита практически ничего не осталось, случилось несчастье — гражданский супруг Светланы умер от отравления алкоголем, и она осталась совсем одна.

И здесь-то ей позвонил Всеволод Петрович. Он застал Свету в ужасающем состоянии: проедающую последние копейки, выскобленные со счета в банке, без работы, окончательно опустившуюся, с циррозом печени. Он забрал ее к себе в загородный дом, далеко в Подмосковье, и долго лечил. Светлана была практически в постоянном поиске алкоголя, но в доме у Всеволода Петровича алкоголя не было. Его дом, обычный одноэтажный на три спальни, располагался в маленькой деревне. Сам он в доме появлялся нечасто, жил в Москве, но со Светланой постоянно кто-то был: то его супруга, то дочь, то какие-то посторонние женщины, которые помогали ей справляться с болезнью и тягой к спиртному.

Когда она подписала дарственную на свою комнату, Света не помнит. Но в разгар очередного скандала, разгоревшегося из-за отсутствия алкоголя, она узнала, что у нее ничего нет, и комнаты тоже. Все, что у нее осталось, — это комната в этом доме, и теперь правила устанавливаются другие. Теперь она должна работать, чтобы обеспечить себе еду и кров.

В деревне, которая жила общиной, было много работающих женщин. Летом они выращивали овощи, ухаживали за курами и скотом, а зимой выделывали мех, вязали и делали плитку из специального раствора, которую оптом продавали в строительные фирмы. Мужчины тоже работали — в полях, неподалеку в автомастерских или вовсе в Москве, приезжая только на выходные к своим женам и детям. За те полгода, что Светлана пыталась справиться с острыми проявлениями цирроза и своей привязанностью к алкоголю, ей не удалось найти подруг и наладить хоть какое-то общение. Сам Всеволод Петрович с ней практически не разговаривал, только спрашивал о самочувствии и рекомендовал книги к прочтению. Женщины, которые помогали ей, тоже не разговаривали с ней, а если и обращались, то по поводу домашних дел вроде ужина. После скандала, когда Свету отчим отправил работать, отношения стали еще хуже.

Ее познакомили со Степанидой Ивановной, которая заведовала в общине занятостью. Женщина деловая и хваткая строгой рукой заставила Светлану влиться в трудовые будни. Ее поставили на прополку огурцов в теплицах, и теплицы эти были бесконечными, они огибали всю деревню, работать в них полагалось с девяти утра до захода солнца, это было невыносимо.

Света не просто отвыкла работать, она всей душой ненавидела это занятие. Она смогла проработать только две недели и сбежала в Москву. Ей не верилось, что ее комната больше не ее, она полагала, что Всеволод Петрович ей наврал, чтобы она начала работать.

Кое-как, на попутках, Света добралась до своего дома в Видном. Открывшие дверь соседи чуть не спустили ее с лестницы, проорав ей в лицо, что она здесь больше не живет и ее комната продана нормальным людям, которые не мочатся мимо унитаза, не воруют еду из чужого холодильника и не ходят голыми по коридору.

В полной прострации Света села на лавочку у подъезда и заплакала. Там ее и нашел Всеволод Петрович и отвез обратно в деревню. И Свете ничего не оставалось, кроме как работать в теплицах.

Светлана замолчала. Я спохватился, что не предложил женщине ничего из напитков, и быстро исправил ситуацию. Перед Светланой дымилась чашка с чаем, а встреча со вторым свидетелем была перенесена на завтрашний полдень.

— Вы знаете, через какое-то время я начала входить во вкус. Меня перевели на работу в плиточную, где мы отливали плитку. Вы такими плитками выкладываете себе стены в ванной комнате, знаете, такая шершавая, с узором. Мне даже нравилась эта работа, и со Всеволодом Петровичем у нас наладилось. Но потом в общине случился праздник — я не знаю, что они праздновали, но это было очень странно. Посреди улицы накрыли огромный стол, никто ни с кем не разговаривал, но все были веселые, даже счастливые! Все друг друга поздравляли и обменивались едой, но само событие никто не обсуждал. Когда я спросила, а чего мы празднуем, мне ответила супруга Всеволода Петровича — настанет время и узнаешь, а пока радуйся. Ну я и радовалась — в центре стола стояла бутылка с вином, а там никто не пил. Не знаю, зачем ее туда поставили. Когда все начали расходиться, я кинулась помогать убирать посуду и умыкнула вино. Когда его хватились, я уже была готовая.

Светлана отхлебнула чай, поморщилась и зашипела:

— Че он такой горячий-то? А пирожка или конфеточки не найдется? Ну или печенья?