Бог в поисках человека

Истина и история для Нового времени подчинены друг другу таким образом, что процесс истории как бы «порождает» истину. «Истина становится не только исторически опосредованной, она есть история, она исторична»[835]. Итак, становится очевидным разрыв с предыдущим образом мысли, который охватывает античность, патристику и схоластику. {290} Здесь традиция понимается как «место», в котором прошлое, как таковое, выходит на свет. И как же иначе можно было бы сохранить традицию как носительницу истины, свободы и разума и одновременно защитить ее от ложного употребления, когда покорившись духу времени, она служила бы абсурду, несправедливости и насилию? Именно католическая школа в Тюбингене указала в качестве ответа на этот вопрос на христианское понимание традиции и противопоставила постулату об осуществлении истины посредством традиции regula fidei. Эта мысль была развита на основании обращения к святоотеческим временам и воспринятого у отцов «органологического» понимания развития веры и Церкви. После того как J. A. Mohler (1796–1838)[836] поначалу непосредственно связал Откровение и «Священное предание», – «ведь откровение совершается в форме священного предания, обращенного к человечеству», – он дополнил свое понимание предания в произведении, названном «Символика», высказываниями Тридентского собора. Так, отныне наряду апостольским церковным преданием в этом труде получил признание и особый статус Писания. Mohler сумел, таким образом, «в своем понимании предания облечь завоевания Тридентского собора и послетридентского богословия в новую форму романтического органологического мышления и превратить это понятие в живое выражение нового богословия, отчеканенного в полемике с историческим мышлением немецкого идеалистического движения, т. е. в выражение «богословия, исходящего из верности началу в его полноте, богословию, исходящему из веры в абсолютность исторического события, “в начале” пришедшего в мир во Христе”»[837]. – Credo Церкви показывает сущность христианской традиции, поскольку в нем последовательно исповедано свойственное Церкви сознание веры как веры в Deus semper major, Каковой и есть сама истина (Ин 14, 6). Таким образом, ложность толкование Гегеля становится очевидной, как подчеркивает Johannes E. v. Kuhn (1801–1887): познание истины нельзя смешивать с самой истиной![838] «Дух времени», правящий в Церкви, не обязательно (непосредственно) «Дух Святой».

Даже если обнаружение исторического опосредования истины и ее исторического характера промахивается мимо христианского понимания истины, тем не менее, стоит удерживать в качестве положительного результата то обстоятельство, что {291} здесь слышен отзвук столь важного именно для школьного богословия различия процесса традирования (id quo traditur) и содержания традиции (id quod traditur). Следует упомянуть Johann B. Franzelin (1816–1886) как классического представителя такого восходящего к школьному богословию понимания традиции «как всеобъемлющего единства активного и пассивного предания»[839]. Но такая точка зрения предохраняет от ложного толкования только в том случае, когда субъективное познание, как опосредующий орган истины, интегрируется в «мы» церковного сообщества веры. Поскольку истина обретает свою значимость «в процессе коммуникации и достижения консенсуса»[840], это означает, что традицию «следует понимать как единство действия и бытия и, тем самым, как процесс, в котором традиция и интерпретация неразрывно принадлежат друг другу. Мы обладаем теми или иными традициями только в акте живого их усвоения, убежденности и обновления. И наоборот, сознание должно “изнемочь” в работе над чуждым и поначалу отчуждающим в предании; только так оно может уберечься от того, чтобы закоснеть в той или иной идеологии или впасть в энтузиастический активизм»[841]. Такое энтузиастическое полагание в качестве абсолюта того или иного исторически определенного состояния знания, – оцениваемое так из признания того положения, что христианская истина осуществляет себя в традиции и посредством традиции в некоем диалектическом эволюционном процессе, – не просто характеризует модернистские течения, которые появились на свет незадолго до начала XX в., оно представляет для Церкви всегда действенное искушение. То обстоятельство, что традиция всегда реализуется в традициях, заставляет отличать одно от другого. Традиция остается также критическим мерилом для традиций, а поскольку они не исчерпывают традицию, это легитимирует исходящий от нее импульс к приданию новой формы. «Таким способом в обращении с традицией истина, оставаясь всегда чем-то большим, всякий раз заново обретает свое значение»[842].

в) Второй Ватиканский Собор