Бог Войны

— Вы станете разрушительным без какой-либо цели.

— У меня есть цель. Она.

Он испускает долгий вздох, граничащий одновременно с разочарованием и поражением.

— Я знаю вас с тех пор, как вы были ребенком, и никогда не было случая, когда я считал бы вас таким импульсивно иррациональным, как сейчас. Если вы считаете, что лишение ее возможности получать надлежащую помощь в специализированном учреждении считается формой защиты, то вы глубоко ошибаетесь. Вы просто оттягиваете неизбежное, и ни к чему хорошему это не приведет. Ей станет только хуже, чем в предыдущий раз, и закончится все это только катастрофой.

— Думаешь, я этого не знаю? — огрызаюсь я. — Я изучил все возможные варианты развития событий и прекрасно представляю себе, какие могут быть последствия.

— И просто игнорируете их?

— Я не хочу, чтобы ее заперли в учреждении, которое она ненавидит и которому не доверяет. В последний раз, когда мы сделали это, она чуть не покончила с собой.

— Она склонна к попыткам самоубийства даже находясь в любом другом месте.

Мои челюсти сжимаются, и у меня возникает непреодолимое желание ударить Хендерсона по лицу и заставить его замолчать навечно. Но это огорчило бы мою жену, учитывая невыносимую связь, которая у нее с ним сложилась.

Она постоянно говорит Лео это, Лео то, прекрасно излучая энергию экстраверта, который усыновил невежественного интроверта.

Поэтому я отталкиваю его с дороги, не причиняя телесных повреждений — пока. Клянусь, если он и дальше будет нести чушь, я отправлю его на Луну.

Мои шаги медленны, я раскачиваюсь, а потом хватаюсь за стену, чтобы сохранить равновесие. Очевидно, мне нужно больше кофеина.

Сэм и Хендерсон сказали бы, что мне нужен отдых.

Мои уши закладывает от слабого звука виолончели, доносящегося из комнаты наверху, где обычно репетирует Ава. Он высокочастотный и лишен обычной элегантности, которой моя жена славится на музыкальной сцене.

Более того, он напряженный и дрожащий, наполняющий пространство плащом опасности и срочности.

Мои мышцы напрягаются, когда я спешу в том направлении. Если в последнее время мелодии виолончели не вызывали у меня тревоги, то этот звук с ужасом напоминает о не столь отдаленной версии моей жены.

Я хватаюсь за ручку и поворачиваю ее, надеясь, что я слишком много думаю.

Дверь со скрипом распахивается, шум сливается с отчаянными нотами музыки.

Моя жена сидит на стуле, окруженная опасным морем осколков стеклянного журнального столика. На ее босых ступнях и передней поверхности голеней видны багровые следы, как будто она проползла по осколкам, прежде чем встать на них. Она продолжает играть симфонию смерти кровоточащими пальцами, смычок и струны служат инструментами для ее психоза.

Каждая капля крови пачкает некогда чистый ковер и оставляет темно-красные брызги на разбитом экране телефона и светло-розовом платье. Даже ее уложенные в прическу волосы испачканы багровыми полосами.

Кровь окружает нас, являясь ярким и раздражающим напоминанием о хаосе, которому я эгоистично нас подверг.

Я медленно иду к ней, стараясь не напугать ее и одновременно подавляя желание подбежать, схватить, и вывести ее из этой опасной ситуации.

Стекло хрустит под моими ботинками, пока я не останавливаюсь перед ней и не окликаю твердым голосом:

— Ава?

Ее смычок резко останавливается, а пальцы замирают на колках. Она медленно поднимает голову и смотрит на меня пустыми и разъяренными глазами. Они выглядят потерянными, но в то же время в них плещется ярко-красный цвет.

Напряжение трещит в воздухе, пока мы смотрим друг на друга. Я — потому что пытаюсь определить, не наступил ли один из ее приступов.

Она… понятия не имею почему. Она смотрит на меня с гнетущим страхом, который я никогда не думал увидеть на ее лице снова.

— Все в порядке? — я делаю шаг к ней и поднимаю руку, чтобы дотронуться до ее, проверить пульс и убедиться, что он нормальный.

Ава отшатывается, виолончель выпадает у нее из рук и ударяется о разбитое стекло. Ее стул скрипит по осколкам и наклоняется под ее весом, но не падает.

— Не прикасайся ко мне, — говорит она с такой горечью, что у меня волосы встают дыбом.

Чтобы не тревожить ее, я остаюсь на месте и засовываю руку в карман, стараясь говорить как можно мягче.

— В чем дело?

— Ты соврал мне. Все это время ты мне врал, — на ее веках выступает влага, а щеки покрываются румянцем.

— Относительно чего? — спокойно спрашиваю я.

— Всего! — кричит она срывающимся голосом. — Ты соврал о нашем браке. Он был заключен не для того, чтобы мы помогали друг другу. Ты заставил меня выйти за тебя замуж, чтобы убедиться, что я сохраню в тайне твое преступление. Ты угрожал, что сделаешь меня сообщницей, если я не соглашусь на твое предложение.

Блять.

Гребаный ад.

Мышцы на моей челюсти напрягаются, когда стена, которую я старательно возводил вокруг своей жены, рушится в один миг.

— Что еще ты вспомнила? — спрашиваю я сдавленным голосом.