Богач, бедняк

В Уитби они приехали в половине шестого, но уличные фонари уже горели в ранних зимних сумерках. Добрую часть пути Билли спал. Рудольф со страхом думал о той минуте, когда ему придется представить матери ее внука. С присущей ей изысканностью слога мать вполне может сказать что-нибудь вроде: «Отродье блудницы!» Но у него назначена встреча с Колдервудом на семь часов, после воскресного ужина Колдервуда, и он никак не успел бы отвезти Билли в Нью-Йорк и вовремя вернуться в Уитби. Да и будь у него время отвезти мальчика, у кого он бы его оставил? У Вилли Эббота? Гретхен просила ведь обойти Вилли, не вмешивать его в это дело, и Рудольф так и поступил. А после того, что рассказал ему за обедом Билли про отца, отдать его на попечение алкоголика было бы ничуть не лучше, чем оставить в школе.

На секунду Рудольфу пришла в голову мысль отвезти Билли в гостиницу, но он тотчас отказался от этой идеи: было бы слишком жестоко после такого дня оставить мальчика одного. К тому же это было бы еще и трусостью. Нет, придется наконец поставить старуху на место.

И все же, проведя Билли в дом, Рудольф почувствовал облегчение, когда увидел, что в гостиной матери нет. Он скользнул взглядом по коридору – дверь в ее комнату была закрыта. Вероятно, она поскандалила с Мартой и сейчас дуется. Так лучше, теперь он сможет поговорить с ней наедине и подготовить к первой встрече с внуком.

Они с Билли прошли на кухню. Из духовки пахло чем-то вкусным. Марта сидела за столом и читала газету. Она вовсе не была толстой, как злословила о ней мать. Угловатая, худая пятидесятилетняя старая дева, она знала, что в этой жизни добра ждать не от кого, и всегда была готова платить за свои обиды той же монетой.

– Марта, – сказал он, – это мой племянник Билли. Он поживет с нами несколько дней. Он устал с дороги, ему надо приготовить ванну и покормить чем-нибудь горячим. Вы могли бы помочь? Спать он будет в комнате рядом с моей.

Марта разгладила газету на кухонном столе.

– Ваша мать сказала, что вы не будете ужинать.

– Я не буду. Я сейчас снова уеду.

– Тогда ему хватит еды, а то она ничего не говорила мне ни о каком племяннике, – сказала Марта, свирепо кивнув в ту сторону, где была комната матери.

– Она еще сама о нем не знает, – ответил Рудольф, стараясь ради Билли, чтобы голос звучал весело и звонко.

– Сегодня ей только не хватает выяснить, что у нее есть внучек, – заметила Марта.

Билли молча стоял в стороне. Он не понимал, в чем дело, но все это ему уже не нравилось. Марта встала из-за стола. Лицо у нее было недовольное, как всегда. Правда, откуда об этом знать Билли?

– Идем, молодой человек, – сказала она. – Думаю, у нас хватит места для такого тощенького, как ты.

Рудольф был поражен: на языке Марты это было чуть ли не нежностью.

Билли нерешительно пошел следом за Мартой из кухни. Теперь он был при дяде, и любое расставание с ним могло обернуться бедой.

Рудольф слышал, как они поднимались по лестнице. Мать наверняка услышит, что в доме что-то происходит. Она знает шаги сына и всегда окликает его, когда он поднимается к себе в комнату.

Он достал из холодильника лед. Ему необходимо было выпить после тяжелого дня и перед встречей с матерью. Он понес лед в гостиную и порадовался, что там тепло. Должно быть, Брэд присылал вчера человека наладить печь. Во всяком случае, нет холода, который мог бы усугубить злость матери.

Он налил себе бурбона, разбавил его водой, бросил в стакан побольше льда, уселся в мягкое кресло и, задрав ноги, с наслаждением стал пить. Ему нравилась эта комната – в ней было не много мебели: современные кожаные кресла, лампы со стеклянными шарами, датские деревянные столы и простые, нейтральных тонов, занавески, – все это продуманно контрастировало с низкими потолками и маленькими окошками восемнадцатого века с мозаичными стеклами.

Пил он не спеша, чтобы подготовиться к ожидавшей его сцене. Наконец заставил себя встать с кресла, прошел по коридору и постучал в дверь. Комната матери была на первом этаже, чтобы старухе не приходилось подниматься по лестнице. Впрочем, сейчас, после двух операций – первая избавила ее от флебита, а вторая от катаракты, – она передвигалась вполне свободно, но при этом постоянно жаловалась.

– Кто там? – резко спросила она из-за двери.

– Это я, мам. Ты не спишь?

– Теперь уже не сплю.

Он открыл дверь.

– Разве тут уснешь, когда по дому словно стадо слонов топает, – сказала она с кровати.

Мэри сидела, откинувшись на подушки в наволочках с кружевными аппликациями. На ней была розовая ночная кофта, отделанная чем-то вроде розоватого меха, на глазах – очки с толстыми стеклами, прописанные врачом после операции. Она могла теперь читать, смотреть телевизор и ходить в кино, но очки придавали ее увеличенным до невероятия глазам ненормальное, тупое и бездушное выражение.