Богач, бедняк

За время, прошедшее с их переезда в новый дом, врачи сумели сделать с ней чудеса. Еще когда они жили над магазином, Рудольф уговаривал ее согласиться на операции – он видел, что ей это необходимо, – но она категорически отказывалась. «Не хочу лежать в палате для бедных, чтобы на мне экспериментировали медики-недоучки, которых нельзя подпускать с ножом и к собаке», – говорила она, пропуская все доводы Рудольфа мимо ушей. Пока они жили в убогой квартире, ее невозможно было убедить, что она не бедна и ей не грозит судьба бедняков, отданных на бездушное попечение благотворительных больниц. И, только переехав в новый дом, только после того, как Марта прочитала ей вслух, что пишут газеты об успехах Руди, только прокатившись на купленной сыном новой машине, она наконец позволила себя уговорить и, предварительно удостоверившись, что ее будут оперировать самые лучшие и самые дорогие хирурги, смело вошла в операционную.

Вера в богатство буквально возродила ее, отвела от края могилы. Рудольф считал, что заботы опытных врачей помогут матери сносно дожить ее последние годы. А она, можно сказать, обрела вторую молодость. Теперь, когда машина бывала ему не нужна, за руль мрачно садилась Марта и возила мать, куда той вздумается. Она часто ездила в парикмахерскую и салоны красоты (волосы у нее теперь были завиты и выкрашены в почти голубой цвет); стала завсегдатаем городских кинотеатров; не думая о расходах, вызывала такси; посещала службу в церкви; два раза в неделю играла в бридж со своими новыми знакомыми по церковному приходу; когда Рудольфа не было дома, приглашала на ужин священников; купила себе новое издание романа «Унесенные ветром», а также книги Фрэнсиса Паркинсона Кейза.

Ее шкаф ломился от платьев, костюмов и шляпок на все случаи жизни, а заставленная мебелью комната походила на антикварный магазин: позолоченные столики, большое кресло, трельяж с десятком флаконов французских духов. Впервые в жизни она стала ярко красить губы. Рудольфу казалось, что с намалеванным лицом, в безвкусных туалетах мать похожа на страшное привидение, хотя, бесспорно, жизни в ней было куда больше, чем раньше. Но если таким образом она восполняла лишения своих беспросветных детства и юности, долгие мучения замужества, он не считал себя вправе лишать мать ее игрушек.

Одно время он подумывал снять ей квартиру в городе и перевезти ее туда вместе с Мартой, но отказался от этой мысли, представив себе, какое будет у матери лицо, когда он в последний раз выведет ее за порог дома, как она будет потрясена неблагодарностью сына, которого любила больше всего на свете, которому по ночам, отстояв на ногах двенадцать часов в булочной, гладила рубашки, ради которого пожертвовала своей молодостью, мужем, друзьями и двумя другими детьми.

И потому она оставалась здесь. Рудольф был не из тех, кто забывает платить долги.

– Кто там наверху? Ты привел в дом женщину? – осуждающе спросила она.

– Ты знаешь, я никогда не приводил, как ты говоришь, в дом женщину, хотя не понимаю, почему, если бы мне захотелось, я не мог это себе позволить, – ответил Рудольф.

– В тебе течет кровь твоего отца, – сказала мать. Ужасное обвинение.

– Там твой внук. Я привез его из школы.

– Шестилетние дети так не топают, – сказала она. – Я еще не глухая.

– Это ребенок не Томаса. Это сын Гретхен.

– Слышать не хочу этого имени! – Мать заткнула уши пальцами: сидение у телевизора обогатило ее жестикуляцию.

Рудольф сел на край кровати, осторожно взял мать за руки и опустил их вниз. «Я был слишком слабохарактерным, – подумал он, продолжая держать ее руки в своих. – Этот разговор должен был состояться много лет назад».

– А теперь послушай меня, мам, – начал он. – Билли – хороший мальчик. Сейчас у него неприятности и…

– Я не потерплю в своем доме ублюдка этой шлюхи, – заявила мать.

– Гретхен не шлюха, и ее сын не ублюдок, – сказал Рудольф. – А этот дом не твой.

– О, я знала, что придет день и ты скажешь мне эти слова.

Рудольф оставил без внимания эту прелюдию к мелодраме.

– Мальчик поживет у нас всего несколько дней. Он сейчас нуждается в заботе и душевной теплоте. Я, Марта и ты дадим ему это.

– Что я скажу отцу Макдоннеллу? – Мать подняла расширенные стеклами пустые глаза к небесам, где у врат теоретически должен стоять отец Макдоннелл.

– Ты скажешь отцу Макдоннеллу, что наконец познала христианскую добродетель, – сказал Рудольф.

– Только тебе и говорить о христианской добродетели. Ты хоть в церкви-то бывал когда-нибудь?

– У меня нет времени спорить с тобой, – сказал Рудольф, – Колдервуд уже ждет меня. Я просто говорю тебе, как ты должна держаться с мальчиком.

– Я не желаю терпеть его присутствия рядом с собой, – сказала она, цитируя какую-то из своих любимых книг. – Я запру эту дверь, и пусть Марта приносит мне еду на подносе.