Богач, бедняк

Она подумала о покойной матери. У молодой женщины, которой едва исполнилось двадцать, родилась дочь. Если бы Мэри Пэйс-Джордах знала в тот день, что они впоследствии наговорят друг другу – она и малютка на руках матери, – сколько слез она пролила бы? А Билли…

Открылась дверь, и в комнату вошел Кинселла. Поверх вельветовых брюк, красной спортивной рубашки и тонкого шерстяного свитера на нем был белый плащ с поясом. Плащ был мокрый. Она уже несколько часов не выглядывала в окно и не знала, что на улице дождь.

– Привет, девочки, – сказал Эванс, высокий худощавый мужчина с взъерошенной черной шевелюрой. Подбородок у него отливал синевой, и от этого казалось, что он всегда плохо выбрит. Его недоброжелатели утверждали, что он похож на волка. Гретхен то считала его красавцем-живчиком, то евреем-уродом, хотя он не был евреем. Кинселла – его настоящая фамилия. Он уже сделал шесть картин, и три из них имели большой успех. Кинселла любил к чему-нибудь притулиться. Войдя в комнату, он либо прислонялся к чему-то, либо садился на стол, либо ложился на диван, задрав ноги.

Он поцеловал в щеку сначала Иду, потом Гретхен. Одну из своих картин он снял в Париже и там привык целоваться при встречах со всеми подряд. Картина провалилась.

– Жуткий день, – сказал он и сел на один из высоких металлических столов. Он всегда старался показать, что чувствует себя как дома. – Мы сняли утром две мизансцены, а потом полил дождь. Но это получилось даже кстати. К полудню Хейзен был в доску пьян. – Ричард Хейзен был звездой картины. Он всегда к полудню напивался. – А у вас тут как идут дела? – спросил Эванс. – Мы уже можем сбежать?

– Почти, – ответила Гретхен. Ей было досадно, что за работой она не заметила, как быстро пролетело время. Не мешало бы перед его приходом причесаться и подкраситься. – Ида, – сказала она, – возьми последний эпизод и скажи Фредди, чтобы прокрутил его после текущего съемочного материала.

Они с Эвансом прошли в маленький просмотровый зал. Уселись в темноте и начали просматривать кадры, отснятые накануне, – один и тот же эпизод в разных ракурсах, снова и снова, из чего со временем, надеялись они, получится гармоничное целое, которое будет показано на больших экранах в кинотеатрах по всей стране. Гретхен уже в который раз подумала, что необычный, чуть сумасшедший талант Эванса явно ощущается в каждом метре пленки. Мысленно она прикинула, как начнет монтировать готовый материал. Она заметила, что Ричард Хейзен и вчера был пьян до полудня. Через два года никто уже не станет его снимать.

– Что скажешь? – спросил Эванс, когда в зале зажегся свет.

– Тебе каждый день придется к часу оканчивать съемки, если ты снимаешь Хейзена, – заметила Гретхен.

– Заметно, да? – Эванс сидел глубоко в кресле, перекинув ноги через спинку кресла впереди.

– Заметно.

– Я поговорю с его агентом.

– Попытайся поговорить с его барменом.

– Алкоголь – проклятие для Кинселлы, – вздохнул Эванс. – Когда пьют другие, а не он.

В зале снова погасили свет, и они стали смотреть эпизод, над которым Гретхен работала сегодня целый день. На большом экране он показался Гретхен еще хуже, чем на монтажном столе. Однако, когда зажегся свет, Эванс заметил:

– Отлично. Мне нравится.

Гретхен работала с ним два года и уже сделала одну его картину до этого. Она давно поняла, что он нетребователен к себе. Склонный к самоанализу, он однажды пришел к выводу, что ему нужно быть самоуверенным, поэтому опасно было критиковать его в открытую.

– Я в этом не совсем уверена, – сказала Гретхен. – Мне хотелось бы еще немного повозиться с этим куском.

– Потеря времени, – отрезал Эванс. – Уверяю тебя, все прекрасно.

В противоположность многим режиссерам он был нетерпелив в монтажной и безразличен к деталям.

– Не знаю, но мне эпизод кажется немного затянутым.

– Именно этого я и добивался, – сказал он. – Я и хочу, чтобы он был затянутым. – Он спорил, как упрямый ребенок.

– Все эти люди то входят, то выходят, – осторожно продолжала Гретхен, – за ними тянутся тени, а ничего зловещего так и не происходит…

– Не пытайся сделать из меня Колина Берка. – Эванс резко встал. – Не забывай, что меня зовут Эванс Кинселла. Пожалуйста, запомни.

– Перестань вести себя как ребенок, – огрызнулась Гретхен. Иногда она забывала, в какой выступает роли.

– Где мой плащ? Где я оставил этот чертов плащ? – раздраженно и громко сказал он.

– Ты оставил его в монтажной.

В монтажной Эванс небрежно накинул плащ. Ида размечала пленку, с которой они сегодня работали. Эванс уже направился к двери, но вдруг остановился и вернулся к Гретхен.

– Я собирался пригласить тебя поужинать со мной, а потом сходить в кино. Ты можешь? – И миролюбиво улыбнулся. Он не выносил, если кому-то не нравился даже минуту.

– Извини, не смогу. За мной заедет брат, и мы поедем на выходные к нему в Уитби.

Эванс сразу стал таким одиноким, брошенным. Настроение у него менялось каждую секунду.

– А я на выходные свободен как птица. Я думал, что мы с тобой… – Он взглянул на Иду, надеясь, что она выйдет из комнаты. Но Ида продолжала невозмутимо работать.