Богач, бедняк. Нищий, вор

— Он у тебя ходит по дому и поглядывает то в одно зеркало, то в другое: в ванной, в большое зеркало в шкафу, в темное — в гостиной, в увеличительное зеркальце для бритья, наконец, в лужицу на крыльце…

— Все очень просто, — раздраженно перебил ее Колин. — Он изучает себя. Если говорить банально, заглядывает себе в душу — при разном освещении, с разных точек, — чтобы понять… Короче, что же тебе не понравилось?

— Две вещи, — спокойно сказала она. Она теперь поняла, что все время думала об этом с тех пор, как вышла из проекционной: в постели, прежде чем заснуть; на террасе, глядя на затянутый туманом город; просматривая газету. — Во-первых, темп. До этого момента все события в картине разворачиваются быстро, динамично — это общий стиль фильма. И вдруг, словно только для того, чтобы показать зрителю, что наступил кульминационный момент, ты резко снижаешь темп. Это слишком очевидно.

— Так и задумано, — отчетливо выговаривая каждое слово, сказал Колин. — И должно быть очевидно.

— Если ты будешь злиться, я ничего больше не скажу.

— Я уже разозлился, так что лучше говори. Ты сказала «две вещи». Какая же вторая?

— Ты долго показываешь его крупным планом и предполагаешь — зритель поверит, что он мучается, сомневается, запутался…

— Слава богу, хоть это до тебя дошло…

— Мне продолжать или пойдем завтракать?

— В следующий раз ни за что не женюсь на такой умной бабе. Продолжай.

— Так вот, ты думаешь, что этот эпизод показывает, как он мучается и сомневается, и актер тоже, вероятно, думает, что передает сомнения и страдания, но зритель-то видит совсем другое — красивый молодой человек любуется собой в зеркалах и обеспокоен лишь тем, удачно ли подсвечены его глаза.

— Черт! Ты стерва. Мы над этим эпизодом корпели четыре дня.

— На твоем месте я бы его вырезала, — сказала она.

— В таком случае следующую картину снимать будешь ты, а я останусь дома готовить обед.

— Ты же просил меня.

— Никогда я, видно, ничему не научусь. — Колин спрыгнул с кровати и зашагал в ванную. — Я буду готов через пять минут. — Он спал без пижамы, и смятые простыни оставили розовые рубцы на его мускулистой стройной спине. Подойдя к двери, он обернулся. — Все женщины, которых я знал, всегда считали: все, что я делаю, великолепно, а я взял и женился на тебе.

— Они так не считали, — ласково сказала она. — Просто говорили. — И, подойдя к нему, поцеловала в щеку.

— Мне будет недоставать тебя, — прошептал Колин. — Ужасно. — Затем он резко оттолкнул ее. — А теперь иди, и чтоб кофе был черным!

Бреясь, он что-то весело напевал. Чтобы Колин пел утром — неслыханно! Но она понимала: его тоже беспокоил этот эпизод, а теперь, зная, что не так, он испытывает облегчение и сегодня же с огромным удовольствием вырежет его из фильма — результат напряженной четырехдневной работы, обошедшейся студии в сорок тысяч долларов.

В аэропорт они приехали рано, и когда их сумки и чемоданы скрылись за багажной стойкой, с лица Билли исчезло напряжение. На нем были серый твидовый костюм, розовая рубашка и голубой галстук. Волосы тщательно приглажены, кожа чистая, без юношеских прыщей. Гретхен решила, что ее сын очень привлекательный мальчик и выглядит сейчас намного старше своих четырнадцати лет. Ростом он был уже с нее и, значит, выше Колина, который привез их в аэропорт и делал достойные похвалы усилия скрыть свое стремление побыстрее вернуться на студию и приступить к работе. Всю дорогу до аэропорта Гретхен пришлось держать себя в руках, так как манера Колина водить машину нервировала ее. Пожалуй, это единственное, что он делает плохо, подумала она. То он ехал очень медленно, будто во сне, углубившись в свои мысли, то вдруг начинал обгонять всех подряд и ругал других водителей, проскакивая у них под носом или не давая им вырваться вперед. Но каждый раз, когда она не выдерживала и предупреждала его об опасности, он огрызался: «Не будь типично американской женой!» Он был убежден, что водит машину превосходно. Он всякий раз говорил ей, что никогда не попадал в аварию, хотя его не раз штрафовали за превышение скорости.

— У нас еще масса времени, — сказал Колин, видя, что к стойке все еще подходят пассажиры. — Пойдем выпьем кофе.

Гретхен знала, что Билли хочется пойти к выходу на поле, чтобы первому войти в самолет.

— Слушай, Колин, — сказала она мужу, — тебе вовсе не обязательно ждать с нами. Прощание всегда такая докука…

— Пошли выпьем кофе, — сказал Колин. — А то я еще не проснулся.

И они направились к находившемуся в другом конце зала ресторану; Гретхен шла между сыном и мужем, сознавая, что они втроем являют собой красивое зрелище — недаром люди пялятся на них. «Гордость, — подумала она, — это грех, но какой прекрасный».

В ресторане она и Колин заказали по чашке кофе, а Билли — кока-колу, которой он запил таблетку драмамина, чтобы не тошнило в самолете.

— Меня до восемнадцати лет укачивало в автобусе, — наблюдая за мальчиком, сказал Колин, — но стоило мне первый раз переспать с девушкой, как это кончилось.