— Тогда поехали. Покажешь мне дорогу. — Рудольф обнял племянника за плечи, но тот остался к этому равнодушен.
Проезжая с насупившимся мальчиком по красивой территории школы, мимо прекрасных зданий и дорогих спортивных площадок, построенных и расположенных с таким расчетом, чтобы подготовить молодых людей к полезной и счастливой жизни и превратить их в мужчин и женщин типа миссис Фейруэзер, Рудольф недоумевал, как педагоги умудряются чему-то обучить своих подопечных.
— Я знаю, почему тот человек отказался одолжить отцу машину, — сказал Билли, уплетая бифштекс. — В прошлый раз, выезжая со стоянки, он врезался в дерево и помял крыло. Он перед обедом выпил три мартини, а после обеда — две рюмки коньяку и бутылку вина.
Нетерпимость юности. Рудольф был рад, что пьет сейчас только воду.
— Может, отец был чем-нибудь расстроен? — сказал он. Не для того он сюда приехал, чтобы разрушить любовь, возможно, существующую между сыном и отцом.
— Наверное. Он всегда чем-нибудь расстроен, — заметил Билли, продолжая жевать. Если он и страдал от чего-то, это никак не отражалось на его аппетите.
Еда была сытная, американская — бифштексы, омар, морские гребешки, ростбиф, поджаренный хлеб; обслуживали хорошенькие официантки в скромной форме. Зал был большой, гулкий, столики накрыты скатертями в красную клетку, и было много школьников — за иными столиками сидело по пять-шесть мальчиков с родителями одного из них, пригласившими друзей сына. Интересно, подумал Рудольф, будет ли такой день, когда он приедет в школу за своим сыном и поведет его с товарищами на обед. Если Джин скажет «да» и выйдет за него замуж, возможно, так оно и будет лет через пятнадцать. Каким он будет через пятнадцать лет, и какой будет она, и каким будет их сын? Замкнутый, мрачный, нервный, как Билли? Или открытый и веселый, как мальчики, сидящие за другими столами? Будут ли еще существовать такие школы, будут ли еще готовить такие блюда, будут ли отцы налетать спьяну на деревья в два часа дня? Через какие испытания прошли нежные женщины и благополучные отцы, которые горделиво сидят сейчас за столиками со своими сыновьями, в ту пору, когда война только что кончилась и облако атомного взрыва еще плывет где-то в небесах над планетой?
«Скажу-ка я, пожалуй, Джин, что передумал».
— В школе хорошо кормят? — спросил Рудольф, просто чтобы нарушить затянувшуюся паузу.
— Прилично.
— А как ребята, хорошие?
— Ничего. А… впрочем, они не такие уж и хорошие. Слишком любят хвастаться: мол, отец у него большая шишка, обедает с самим президентом и дает ему советы, как управлять страной, а он на каникулы летом ездит не куда-нибудь, а в Ньюпорт, и у них собственная конюшня, и как родители бухнули двадцать пять тысяч на бал по случаю совершеннолетия сестры…
— А ты что говоришь в таких случаях?
— Я молчу. — Билли посмотрел на него с неприязнью. — Что я могу сказать? Что мой отец живет в однокомнатной квартире и за последние два года его уволили с трех работ? Или, может, мне рассказать, как он замечательно водит машину после обеда? — Все это он произнес ровным, обычным тоном, слишком по-взрослому.
— Ты бы мог рассказать им про твоего отчима.
— А что он? Его уже нет. И даже когда он был жив, во всей школе не нашлось бы и шести мальчиков, которые слышали о нем. Они здесь считают тех, кто пишет пьесы или снимает кино, вроде как придурками.
— А как учителя? — спросил Рудольф, тщетно надеясь, что хоть что-то в школе нравится Билли.
— Какое мне до них дело? — ответил мальчик, кладя масло на печеную картофелину. — Я выполняю домашние задания, и все.
— В чем дело, Билли? — Пришло время спросить напрямик. Рудольф слишком плохо знал племянника, чтобы подойти к этому вопросу окольным путем.
— Это мать просила вас приехать ко мне, да? — Билли смотрел на него пытливо и вызывающе.
— Если тебе непременно нужно это знать — да.
— Зря я ее встревожил. Мне не нужно было посылать то письмо.
— Нет, ты совершенно правильно поступил. Так все же, Билли, в чем дело?
— Сам не знаю. — Билли перестал есть. Рудольф видел, как он старается держать себя в руках и говорить спокойно. — Все плохо. У меня такое чувство, что я умру, если останусь здесь.
— Ничего ты не умрешь, — резко сказал Рудольф.
— Да, конечно, наверное, не умру. Просто я так чувствую. — Билли произнес это тоном капризного ребенка. — А это не то же самое. Верно? Но такое чувство во мне сидит.
— Да, это не то же самое. Но ты выговорись.