Богачи

Даже самые интимные и обыденные аспекты повседневной жизни Людовика превращались в ритуалы и наполнялись символическим смыслом. Церемонии пробуждения (lever) и отхода ко сну (coucher) — восхождение и заход Короля-Солнца — были важнейшими моментами для двора и для нации. Королевская опочивальня являлась средоточием жизни Версаля, центром всего замка. Подчеркнутая интимность этого места укрепляла королевский авторитет. Каждое утро избранные представители элиты собирались в спальне, чтобы наблюдать за тем, как Людовик просыпается, молится, умывается и одевается, и помогать ему в этом; вечером он аналогичным образом принимал их, готовясь ко сну. И даже эти ритуалы делились на две иерархические части: весь двор собирался в галерее на большую церемонию пробуждения (grandlever), тогда как малая церемония (petitlever) была менее формальным событием, на которое приглашалась лишь избранная группа придворных. Подать королю рубашку утром или снять ее с него вечером было величайшей честью. Этакие почести в форме унижения. Людовик успешно подчинял себе даже самых высокомерных аристократов. Бесцеремонное бунтарство Фронды ушло в прошлое.

Разделяй и властвуй — таким был ключевой принцип. В клаустрофобическом микромире Версаля все знали всех. Сплетни и интриги сопровождались сильнейшим соперничеством и скукой. Доступ к королю тщательно контролировался, таким образом подчеркивалось, кто в фаворе, а кто нет. Существовали жесткие правила — кто может видеться с королем, где и когда, какую роль при этом играть. Некоторые придворные годами ждали, пока король признает их — одним лишь мановением руки. Такие же ритуалы сопровождали принятие пищи. Небольшое число тщательно отобранных гостей допускалось во дворец поздно вечером, чтобы присутствовать на последней королевской трапезе (grandcouvert). Людовик пробовал множество блюд, выставленных на его огромном столе, — это был жест одобрения сельского хозяйства Франции. Иногда он допускал в свои апартаменты дворян для развлечений вроде игры в карты или бильярд.

Еще одним видом досуга Людовика был секс. За время правления у него были одна жена и три постоянные фаворитки, не говоря уже о случайных интрижках. Его брак с инфантой Марией Терезой имел сугубо политический смысл. В юности Людовик был увлечен Марией Манчини, племянницей Мазарини, но он понимал важность мира с Испанией. Его первой фавориткой стала мадемуазель де ла Вальер, которой тогда было всего семнадцать. Он был в нее безумно влюблен, но через несколько лет она ему наскучила. В 1674 году она удалилась в монастырь кармелиток. Мадам де Монтеспан, интриговавшая против этой фаворитки, заняла первое место в списке привязанностей короля на целых девять лет, хотя периодически у нее появлялись соперницы. Во дворце ей было отведено двадцать комнат, на девять больше, чем королеве. Она девять раз была беременна и родила Людовику семерых детей. Их образованием занималась некая мадам Скаррон (маркиза де Ментенон, как король повелел ее именовать с 1678 года). Дедом ее был знаменитый лидер гугенотов д'Обинье, а отцом — беззаботный транжира. Странно, что мадам Скаррон была выбрана в качестве воспитательницы: Скаррон родилась в крепости Ньор[313] и в семь лет осиротела. Еще более странным — учитывая низкородное происхождение Скаррон — было то, что король выбрал ее своей третьей и последней официальной фавориткой. Но при дворе не оказалось человека столь опрометчивого, чтобы заговорить об этом.

Людовик одарял придворных знаками благосклонности в обмен на абсолютную верность. Он был рад развлекать своих дворян, если только они не пытались затмить его. Перед свадьбой герцога Бургундского и юной принцессы Савойской, совпавшей с окончанием войны между Францией и Аугсбургской лигой[314], король объявил, что намерен дать великолепнейший прием. Как всегда, на расходы не скупились: «Никто не думал сверяться со своим кошельком; всякий стремился превзойти соседа в богатстве и изобретательности. Золота и серебра было явно недостаточно: лавки были опустошены в несколько дней; иными словами, в городе и при дворе царила совершенно необузданная роскошь»[315]. Король получил в дар огромный бриллиант размером «со сливу-венгерку». За это заплатило государство (а точнее, бедняки). «Он должен был подумать о чести короны и не упустить возможность заполучить этот бесценный бриллиант, при виде которого забудется сияние всех остальных в Европе… это была слава его правления, которая сохранится навечно», — замечал Сен-Симон[316]. «Он любил блеск, пышность и изобилие во всем; он испытывал наслаждение, если блеск источали твои дома, твои одежды, твой стол, твои экипажи. Так вкус к расточительности и роскоши распространялся на все классы общества»[317].