Богатая и любимая

— У вас не положено чужие машины держать на участке? — насмешливо спросил Аркадий. — Не трусь, моя машина взрывчаткой не начинена.

От сильнейшего удара в живот он упал на землю, скорчился и превратился в комок грязи, стонущий и всхлипывающий. Греф неторопливо закурил и высосал почти всю сигарету, Аркадий набрался наконец сил подняться.

— За руль, — скучающим тоном приказал Греф.

— По чьему приказу бьешь, холуй? — сохраняя независимость воробья, зажатого в кулаке, пискнул Аркадий.

— По моему. Вон отсюда.

То ли Аркадий решил, что бить его больше не будут, то ли посчитал себя оскорбленным настолько, что без ответа уходить слишком унизительно, но он выкрикнул сварливо:

— За право посещения этого дома я заплатил большие башли!

— Знаю, — еще безразличней подтвердил Греф. — А теперь запомни: если ты здесь хоть раз объявишься, если в офисе будешь без дела вползать в кабинет президента, то я тебя больно бить не буду. А знаешь что сделаю?

— Что? — дрогнул Аркадий, натолкнувшись на прищуренные глаза Грефа. Тот словно из пистолета целился ему в лоб.

— Я твою слащавую морду превращу в куриную задницу И тебе до конца дней не поможет никакой хирург по пластическим операциям. Твой портрет будет таким, что Квазимодо почувствует себя счастливчиком.

Аркадий был хорошо наслышан о свирепых подвигах Грефа. А полчаса назад его, Аркадия Седых, едва не вырвало при виде окровавленных собачьи шкур. Теперь в голове мелькнула дикая мысль: на месте этих застреленных и ободранных собак будет лежать он, интеллектуальный, умный и красивый Аркадий Седых.

— Мы договорились? — Греф вовсе закрыл глаза, словно вот-вот заснет стоя.

— Сволочь, — выплеснул остатки храбрости и собственного достоинства Аркадий, после чего полез в свою красную машину.

Греф двинулся к флигелю, прикидывая, что сейчас было бы недурно искупаться в бассейне да завалиться спать часов на двенадцать. Правда, следовало бы отвести пегую кобылу пастуху. Но это дело терпит — пастух наверняка уже опрокинул две бутылки водки, подаренные Грефом, и про свое стадо забыл. Или успел-таки развести коровушек по дворам хозяек. В таком случае все равно уже пьян — и ему не до своей кобылы.

Едва он вошел в бассейн, как столкнулся с Дашей. Волосы у нее были мокрые, она куталась в длинный белый халат. Сказала уныло:

— Греф, сними наконец эти свои портки кровавые, смотреть тошно. Хоть раз надень приличный костюм и приходи на ужин. Попробуем хоть как-нибудь повеселиться. Аркадий, надеюсь, живой?

— Трудно сказать. Закопал я его в канаву. Но, может быть, еще дышит.

Как ни старались все создать вечером за дружеским столом легкую, непринужденную атмосферу, ничего не получалось. Даша улыбалась и подхватывала шутки, но от нее шла такая волна внутреннего холода, что она ощущалась всеми. Греф явился в парадном костюме — и сделал это зря. В боевой форме он выглядел много импозантней. Или, подумала Даша, к такому виду секьюрити она просто не привыкла. Когда совсем сникли и ужин заканчивался, Малашенко спросил:

— Греф, у тебя есть второе седло?

— Зачем тебе?

— Да мы с Катей хотим совершить ночную конную прогулку.

— Учись ездить без седла. Без седла тысячу лет скакали греки, римляне и скифы. Устраивали такую рубку в конном строю, что кровь рекой лилась. Седло со стременами изобрели только в девятом веке нашей эры. И кровь хлынула еще гуще.

— Вот бы тебе, Греф, — подхватила Катя, — в этих веках и родиться!

— Правильно мыслите, леди.

…Малашенко, плохой всадник, кое-как все же удерживался на спине пегой лошади. Катя, щадя его самолюбие, скачек не предлагала, и они неторопливо двигались по широкой аллее под ярким светом луны. Все вокруг для Кати казалось таинственным и наполненным каким-то внутренним неуловимым смыслом.

— Ты знаешь, Андрюха, почему-то все, о чем я вспоминала в Англии, было связано с тобой. Глупо, правда?

— Глупей некуда,

— Это, видимо, потому, что у меня практически не было в друзьях и подругах сверстников. Я все время вращалась среди взрослых.

— Я тебе тоже не сверстник.

— Ну семь лет разве разница?!

— Еще какая.

— Может быть, ты прав на сегодняшнюю минуту. Но через пару лет эта разница начнет исчезать. Мне двадцать, тебе двадцать семь. Мы будем уже на равных.

Когда луну заслонило легкое облачко, они попытались целоваться, не слезая с коней. В результате Андрей свалился на землю под веселый смех Кати. Прыжком с седла Катя упала на Андрея, и они катались по земле, устроили возню, словно щенята, задохнулись от поцелуев, оторвались друг от друга, и Катя сказала:

— Садись на Донована, в седле со стременами тебе будет проще.

— Ничего, — обиделся Малашенко, — я и без седла тебя обгоню.

И начались скачки по пересеченной местности. Как ни странно, но на полном аллюре, уцепившись за гриву своего пегого, Малашенко значительно легче удерживался на остром хребте своего скакуна. Задница болела, догнать Катю не удавалось, но он и не отстал, удерживая дистанцию в пять конских корпусов.

Глава 11