Богатство

Меньше двух недель назад Артур Баннермэн ждал бы ее у камина, аккуратно подтянув брюки, чтоб не испортить складки, его начищенные черные туфли уверенно опирались на старинный ковер. Его лицо приобрело бы тот розоватый румянец, который большинство людей ошибочно считает признаком крепкого здоровья.

Он всегда вставал ей навстречу и приветствовал ее поцелуем – удивительно формальным и благопристойным, если знать природу их взаимоотношений. Теперь квартира была пуста – не простой, но той особой пустотой, что способна создать только смерть. Это все игра воображения, говорила она себе, однако ей было уже знакомо это чувство со смерти отца – ощущение, на краткий миг, что сам дом также лишился жизни. Возможно, это был обман чувств, или просто дело в том, что около двух недель здесь никто не жил.

Потом она поняла, что особая смертная пустота квартиры была порождена ее рассудком. Она ощущала не отсутствие Артура, но его п р и с у т с т в и е: очки для чтения в черепаховой оправе лежали сложенные на столе, рядом с кожаной папкой, в которой ему доставляли ежедневную почту, на мраморной полке в ванной остались бритвенные принадлежности, на вешалке еще висел его шелковый халат, Очевидно, никто не был обязан собрать его вещи – а может, это была ее обязанность.

Она легла в постель, сраженная внезапной усталостью. В каком-то смысле усталость эта была спасительна, ибо победила ее первоначальное нежелание даже подходить к кровати. Стоило ей сбросить туфли и вытянуться на постели, и она почти ожидала, повернувшись, увидеть лежащего рядом Артура – голова покоится на подушке, очки сдвинуты на кончик носа, чтоб он мог поглядывать на нее поверх оправы, погрузившись в каталог какого-нибудь художественного аукциона или финансовый раздел "Нью-Йорк Таймс". Она свернулась калачиком, разом ощутив лень и беспомощность, словно при гриппе или простуде. Она закрыла глаза и на миг расслабилась, наслаждаясь чувством жалости к себе, предлогом, разрешавшим порой, когда она заболевала, все бросить и просто улечься в постель, воспользовавшись тем, что мышцы у нее ноют, и знала, что ближайшие восемь-двенадцать часов она не станет их напрягать… Открыла глаза – это потребовало больших усилий – и увидела только взбитые пустые подушки в свеженакрахмаленных наволочках – в углу каждой были вышиты белым по белому инициалы Артура "ААБ". Она снова закрыла глаза, и провалилась в тяжелый, беспокойный сон.

* * *

Через пару часов она проснулась. Есть миллион дел, которые нужно переделать, сурово напомнила она себе, но когда попыталась мысленно обозреть их, они показались всего лишь бесконечным набором банальностей.

Без каких-то особых причин она вдруг испугалась. Раньше ей приходилось бывать одной – и часто – но за последние несколько месяцев она привыкла к присутствию Артура, управлявшего его жизнью, даже с определенного расстояния, и втягивающего ее в свою жизнь. Теперь она была одна в его пустой квартире, и, кроме Саймона, никто не знал, что она здесь.

Она заметила, что прислушивается к мелким шумам, присущим любой квартире, даже такой звуконепроницаемой, как убежище Баннермэна – мурлыканью вентиляционной системы, приглушенному тиканью термостата, жужжанию электрических часов – или случайным звукам, доносившимся с улицы, когда мимо с воем проносилась полицейская машина или "скорая помощь". Ей почти хотелось, чтоб квартира была поменьше: темные, подобно пещерам комнаты растянулись в ее воображении до бесконечности.

Единственным способом успокоиться было встать и включить повсюду свет, но она слишком устала, чтоб двигаться, и кроме того чувствовала себя безопаснее в постели. Она знала, что ее страх – только порождение утомления и беспокойства, так же, как знала, что укрываясь в постели, она всего лишь ищет воображаемой безопасности детства, когда она внезапно просыпалась в темноте, прислушиваясь к звукам старого фермерского дома. Зимний ветер сотрясал его окна и заставлял стонать, порождая чудовищ и демонов, таящихся на чердаке над ее комнатой. Иногда ей становилось так страшно, что она тихонько прокрадывалась через холл, и проскальзывала в постель к родителям, втиснувшись между ними для тепла и безопасности, наподобие кошки – привычка, которую мать сурово порицала, а отец даже и не думал осуждать.

Мысль о детстве вновь отбросила ее к действительности, словно ее сознание было всегда на страже, не позволяя углубляться в воспоминания. Некоторые люди д о л ж н ы знать, что она здесь, сказала она себе. Разумеется, мать – нужно попробовать связаться с ней, Стерн, Рот, возможно, даже Роберт Баннермэн. Возможно, если кто-то узнает, что она здесь, страх исчезнет. Стоило попытаться.

Она села в постели, взяла телефон и набрала номер матери. В Ла Гранже сейчас на час раньше, и мать наверняка на ногах, смотрит телевизор, и вероятно, не так уж обрадуется, если ей помешают.

Номер пришлось набирать несколько раз, прежде чем мать отозвалась, с явным раздражением.

– Это я, – сказала Алекса.

– Кто? – на заднем плане надрывался телевизор.

– Алесандра, мама. Прикрути звук.