Богатство идей. История экономической мысли

Как мы уже видели, тезис Смита представляется более веским, чем закон народонаселения. Достаточно отметить, что если рост населения благодаря заработной плате выше прожиточного минимума ассоциируется с ростом уровня рождаемости или падением уровня детской смертности, то давление на заработную плату в сторону понижения может оказать воздействие на рынок труда через 14–16 лет, или, иными словами, после того, как пройдет достаточно времени, чтобы новорожденные смогли стать частью рабочей силы[280]. Более того, «железный закон заработной платы», основанный на мальтусовском законе народонаселения, предполагает отсутствие технологического прогресса в первичном секторе; на самом деле, как показывает исторический опыт, снижающейся доли населения, занятой в производстве продовольствия, оказалось более чем достаточно для снабжения постоянно растущего населения[281].

Однако задача «Опыта» Мальтуса состояла не в том, чтобы создать теорию распределения, а скорее в том, чтобы доказать бесполезность любых попыток улучшения положения основной массы рабочих[282]. Как говорил Мальтус, даже если мы считаем, что эти попытки успешны в краткосрочном периоде, все равно за улучшением жизненных стандартов немедленно последует ускорение темпов роста численности населения, что вернет заработную плату и жизненные стандарты основной массы населения обратно к простому прожиточному минимуму. Надежды на улучшение не должны основываться на институциональных изменениях или социальной политике в пользу бедных: такие надежды могут основываться только на «предупредительных препятствиях» росту населения, к применению которых, как продолжал Мальтус, рабочих побудит только стоящий перед ними призрак бедности. Таким образом, меры, направленные на устранение бедности, контрпродуктивны. Больше того, сам страх бедности выступает в качестве стимула трудолюбия.

Этот последний момент аргументации Мальтуса (а также Неккера и прочих консервативных экономистов) полностью противоречил идеям Смита, Кондорсе, Годвина и всей реформистской традиции. Как отмечает Ротшильд, согласно этой традиции, «всеобщим побуждением к трудолюбию» является надежда улучшить свои условия, а вовсе не страх бедности; Смит, в частности, заявлял в «Богатстве народов», что «страх почти во всех случаях оказывается плохим оружием управления»; Кондорсе утверждал, что «страх является источником почти всех человеческих глупостей, и прежде всего политических»[283].

Гудвин также в своем эссе «О народонаселении» (1820), представляющем собой его ответ Мальтусу, утверждал, что «предупредительные ограничения» роста населения возникают под воздействием улучшения жизненных стандартов рабочих, а не призрака бедности[284]. Схожим образом, по мнению представителя кооперативного движения Уильяма Томпсона (см. подразд. 8.6 наст. изд.) действие закона народонаселения может быть радикально изменено в результате экономической независимости женщин и более высоких жизненных стандартов, достижение которых возможно, как он полагал, в результате изменения организации общественных учреждений.

Однако именно положения Мальтуса впоследствии доминировали на поле классической политической экономии. Благодаря их пессимизму по отношению к перспективам прогресса рабочего класса и общества в целом общественное мнение того времени определяло политическую экономию как «мрачную науку»[285]: унылое построение абстрактных теорий, ведущее к облаченному в одежды научной строгости пораженчеству, поскольку, противостоя человеческому желанию улучшить свои условия, оно утверждает невозможность длительного прогресса. В определенном смысле политическая экономия представляет собой научный пессимизм, который противостоит оптимизму желаний; однако, когда этот пессимизм сталкивался с фактами, то оказывалось, что во многом он вводил в заблуждение, так как недооценивал возможности, предоставляемые технологическим прогрессом. Романтические настроения, начавшие преобладать в первой половине XIX в., смогли поэтому возбудить негативную реакцию против холодной абстрактной логики и пессимизма экономической науки, поскольку было осознано, что она основана на нереалистичных предпосылках. Тем самым вся классическая политическая экономия, а особенно Рикардо и его последователи, столкнулась с растущим недоверием со стороны общественного мнения, вопреки тому факту, что мальтусовский закон народонаселения не являлся существенным компонентом ее аналитической структуры. По существу, характеристика политической экономии в качестве «мрачной науки» способствовала расширению пропасти между «научными законами» экономистов, с одной стороны, и изучением социальных проблем – с другой, что в результате открыло путь к маржиналистской революции[286].

6.3. «Закон Сэя»