Богатые - такие разные

Викки исполнился двадцать один год, и после ее выхода в свет три года назад жизнь ее протекала в традициях самого захватывающего сентиментального романа. Она влюблялась и разочаровывалась, по меньшей мере, раз десять, и за ней ухаживало множество пламенных поклонников, от ловцов богатства до костлявых богачей, от самодовольных холостяков до робких священников, и от воздыхателей-дедушек до опьяненных юнцов. В то беспокойное время меня совершенно истерзала отцовская тревога, но в конце концов Викки дала слово прекрасному молодому человеку, только что окончившему юридическое отделение Оксфордского университета и стремившемуся сделать карьеру на Уолл-стрит. Однако не успел я облегченно вздохнуть, как разразилась катастрофа. Юноша потерял голову, влюбившись в сорокапятилетнюю актрису, и помолвка расстроилась. Викки впала в хандру, а ко мне вернулись прежние тревоги. Тогда моя мать, проявив свой практицизм, сразу после моей женитьбы на Сильвии отправила Викки в Европу.

К счастью, юность быстро справляется с утратами. Мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы забыть о неудачной помолвке, чем самой Викки, и теперь моя дочь писала мне восторженные письма о прелести итальянских озер. И если бы она не испугала меня сообщением в одном из писем, что серьезно думает уйти в женский монастырь, я перестал бы беспокоиться о ней задолго до возвращения ее, как всегда радостной и лучезарной, в Нью-Йорк.

Не прошло и двух недель, как она влюбилась в Джея, и тот как во сне бродил по Уолл-стрит, напоминая безымянного декламатора поэм Теннисона, завистливо слонявшегося вокруг Локсли Холла.

Первой моей инстинктивной реакцией было посадить Викки на пароход и отправить обратно в Европу. И я действительно обсудил с матерью все подробности этого заговора, но она не устояла перед снобизмом и пробудила все мои самые противоречивые инстинкты.

«В конце концов, — говорила она, — кто такие Да Коста? Всем известно, что первый Да Коста был португальским евреем».

Это было роковой ошибкой. Если бы она просто сказала «португальским купцом», я бы не обратил внимания на то, что первый Да Коста действительно отвечал этому утверждению. Он прибыл в Америку вскоре после Войны за независимость, открыл небольшое торговое дело в Бостоне и начал процветать в лучших американских традициях. Его потомки с тех пор постоянно женились на девушках лучших англосаксонских кровей и, по меньшей мере, сотню лет принадлежали к Англиканской церкви.

«Джейсон Да Коста, — ответил я матери, — португальский еврей не больше, чем я голландский помещик. И если бы даже он молился в синагоге, я расценивал бы это в его пользу». — «О, разумеется, я же знаю, что вы выбрали себе еврейскую профессию, но...» — «Мама, — проговорил я, на этот раз сердито, — огромное большинство банкиров в этой стране не евреи. Все они британской крови, такие же янки, как вы и я, и так или иначе всегда было привилегией, а не помехой работать в одном из лучших инвестиционных банков Нью-Йорка...» Продолжая излагать свои подержанные доводы, мать убеждала меня в том, что желает здоровья, богатства и счастья каждому еврею Америки, но только до тех пор, пока кто-то из них не захочет жениться на ее внучке, или переступить порог ее дома. Она будет считать мезальянсом брак ее внучки с инородцем. Мы оба с матерью принимали единственное, что нам надо было обойти, это моя лояльность к евреям, и поэтому злились на самих себя даже больше, чем друг на друга.

В конце концов мы извинились друг перед другом, но неприятный осадок остался, и мне не хотелось больше обращаться за помощью к матери для спасения Викки от Джея.

Если возражения матери были смешны, то все же было несколько заслуживающих внимания причин и моего нежелания брака между Джеем и Викки. Прежде всего, мне было известно его отношение к женщинам, и я был уверен, что его увлечение Викки будет недолгим. Второй причиной было то, что Викки, как мне казалось, влюбилась в него просто под впечатлением постигшей ее неудачи. А третья заключалась в том, что в случае этого брака мое желание отомстить Джею за прошлые унижения утратило бы свой смысл.

Если бы он женился на моей дочери, мне пришлось бы ради Викки забыть мечты о мести, поддерживавшие меня в то время, когда я работал рассыльным за пять долларов в неделю. С другой стороны... Я рассмотрел и эту другую сторону. Я думал о большом дворце на углу Уиллоу и Уолл, мечтал о мощном первоклассном банке «Ван Зэйл», рисовал в своем воображении, как сижу наконец в кресле Люциуса Клайда. Итак, если даже мне пришлось бы забыть об отмщении, я все же мог бы удовлетворить свое честолюбие.